Политическая система Российской империи в 1881–1905 гг.: проблема законотворчества - [65]

. Это отчасти объясняет своеобразие подходов представителей высшей бюрократии, причем даже самых дальновидных из них. Министр финансов И.А. Вышнеградский не боялся вступать в конфликт с руководителями других ведомств. Он яростно защищал от них государственную казну, волнуясь исключительно о финансовой стабильности. Он был из числа тех министров финансов, о которых французский историк и государственный деятель О. Тьер сказал, «что он должен быть свирепым»[750]. Согласно воспоминаниям В.И. Ковалевского, военный министр П.С. Ванновский представил Александру III доклад, в котором доказывалась необходимость инвестиций с целью поднять «хозяйственный и умственный уровень населения». Это должно было способствовать повышению обороноспособности страны. Император утвердил доклад. Об это узнал Вышнеградский. Он подал царю свой доклад, в котором отстаивал жесточайшую экономию средств. Александр III согласился и с этим. Вскоре после этого Ванновский, встретившись с Вышнеградским, рассказал ему о своем докладе, прибавив, что «он имел счастье удостоиться высочайшего одобрения». В ответ министр финансов нашел на столе свой доклад и поведал о «своем счастье». Причем его «счастье», как более позднее, «поглощает более ранее счастье» Ванновского[751].

С.Ю. Витте, в свою очередь, не был слишком озабочен социальными последствиями индустриализации. Кроме того, по оценке В.И. Гурко, этого безусловно выдающегося министра финансов интересовала лишь фабрично-заводская промышленность. Все остальные отрасли народного хозяйства волновали его «постольку поскольку». «Витте, – по словам Гурко, – был русским Кольбером, но работавшим на рубеже XIX и XX вв. и притом сохранившим миросозерцание и взгляды на социальные проблемы XVII в. Для него важно было создать условия, благоприятные для работы капитала в крупных промышленных предприятиях: этим одним он и был озабочен. Бесправное положение рабочих, их полная зависимость от работодателей ввиду неразвитости рабочих и их полной неорганизованности в то время вполне отвечали интересам капитала. Изменить это положение, обеспечить за рабочими хотя бы минимальные права ввиду этого вовсе не входило в планы Витте или, вернее, даже не приходило ему на ум»[752]. При этом, министр финансов, пользуясь своим немалым влиянием, активно вмешивался в работу прочих ведомств, например, Министерства иностранных дел[753].

Плеве в качестве министра внутренних дел небезуспешно боролся с попытками Витте явочным порядком расширить сферу своей компетенции[754]. 14 декабря 1903 г. он составил записку императору, в которой настаивал на невозможности удовлетворить просьбу Витте о расширении его полномочий по ведению переговоров о торговом договоре с Германией. «Не могу в заключение не довести до Высочайшего сведения Вашего Величества, – писал министр внутренних дел, – что для спокойствия государственного и общественного государственную роль с волей министра финансов надлежала бы ускромнению, а не расширению. Со времени возвращения статс-секретаря Витте из-за границы его поведение создает ряд осложнений: в частной и общественной жизни он служит источником тревожных слухов о современном положении наших внешних сношений и внутренних дел и вдохновителем продолжающейся газетной кампании за границей, т. к. двигатели этой кампании, преимущественно евреи и финляндцы, видят в нем энергичного союзника»[755]. Возможно, подобные (и даже более резкие по содержанию) бумаги министр внутренних дел хранил у себя до последних дней. Согласно воспоминаниям Витте, в портфеле Плеве после его смерти было найдено донесение агента полиции, в котором доказывалась связь Витте с революционными организациями. По мнению председателя Комитета министров, оно было специально составлено по поручению министра внутренних дел для компрометации своего оппонента. Витте отвечал Плеве взаимностью[756]. Он узнал о гибели министра внутренних дел в квартире посла России в Берлине. Витте перекрестился и сказал: «О мертвых не следует дурно говорить, но все-таки покойный был великий мерзавец». Посол граф Н.Д. Остен-Сакен недоумевал, что же будет дальше. Витте же его успокаивал: «Вы думаете, граф, что нет людей, которые бы не знали, что нужно делать, да вот я, у меня готов весь план действий для успокоения умов»[757]. В письме же военному министру А.Н. Куропаткину от 19 августа 1904 г. он писал о гибели своего недруга так: «С г-ном Плеве сделалось то, что должно было сделаться, и страшно то, что нигде это преступление не встретило соболезнования. Только послышался вздох облегчения и проклятия его памяти…»[758]

Действительно, ведомственный эгоизм вел к непримиримой борьбе[759]. Столкновения же министерств могли принимать самые разные формы[760]. Это могла быть бесконечная переписка, бесплодная работа межведомственной комиссии, дискуссии на заседании Государственного совета, попытка убедить императора в собственной правоте. Наконец, оставалась надежда переманить оппонента на свою сторону. Как уже отмечалось выше, добиваясь необходимого результата, С.Ю. Витте не стеснялся идти на подкуп своих коллег. «Кроме большого числа хорошо оплачиваемых должностей – а у всякого есть если не сыновья, то племянники и вообще близкие, которых надо пристроить, – в распоряжении министра финансов имелся государственный кредит. Независимо от Государственного банка, выдававшего не только торговые, но и промышленные ссуды, в ведении Витте были и Дворянский, и Крестьянский земельные банки, причем последний мог приобретать земельные имущества почти по любой цене». Правда, порой Витте встречал отпор. Так, например, он предложил министру иностранных дел князю А.Б. Лобанову-Ростовскому приравнять жалованье руководителя внешнеполитического ведомства и послов Российской империи, которые в среднем получали на 30 тыс. руб. больше. На это Лобанов-Ростовский ответил: «Разве вы слышали, что я об этом хлопочу? В таком случае ваша осведомленность плохая»