Политическая и военная жизнь Наполеона - [49]

Тогда все партии собрались под двумя знаменами: на одной стороне были республиканцы, сопротивлявшиеся моему возвышению, на другой вся Франция, желавшая его. Однако же государственный удар и действие штыков были необходимы для произведения переворота 18-го брюмера. Я надеялся некоторое время, что нам удастся совершить его, не прибегая к крайним мерам. Знак к началу был подан в совете старейшин, где мы имели на своей стороне всех умеренных и образованнейших людей, уступчивых и гибких честолюбцев, и наконец, нескольких ученых законодателей, настоящих алхимиков политики, искавших совершенного равновесия властей в государстве, как философского камня. Но, ожидая сильной оппозиции, мы согласились со смотрителями определенной для заседания залы, принадлежавшими также к заговору, назначить 18-го брюмера (9-го ноября) чрезвычайное собрание в 8 часов утра, соблюдая притом ту предосторожность, чтобы члены, могущие более прочих восстановить против нас мнение своих товарищей, были уведомлены об этом несколько позже. Как только собралось достаточное большинство в 150 членов, тотчас же положено было перевести совещательные собрания в Сен-Клу, где они были более безопасны от демагогов и приверженцев Директории, если бы те или другие покусились привлечь на свою сторону жителей столицы. Вместе с тем мне было поручено главное начальство над войсками и дана необходимая власть, чтобы выполнить это перемещение и обеспечить безопасность как общественную, так и совещательных собраний.

Поручение это само по себе было уже ударом государственным, потому что, если совет старейшин имел право переменить местопребывание собраний, он не был вправе раздавать военные места. Все необходимые меры были взяты в точности. Совет пятисот, извещенный о декрете перемещения заседаний, начинал уже роптать; но президент его Луциан объявил заседание закрытым и назначил следующее на другой день в Сен-Клу. До сих пор я разделял главную роль с Сийесом; но, приняв начальство над войсками, я расположил главную квартиру мою в Тюильри, и тотчас же сосредоточил там 8 000 ч. Я сделал им смотр и произнес речь. Важнейшие посты были вверены преданнейшим генералам. Все недовольные Директорией спешили под мои знамена и просили употребить их; Моро был из первых. Высокопарными прокламациями требовалось от жителей Парижа спокойствия и доверенности к любимцу счастья и побед: я обещал им благоденствие отечества, и мог выполнить обещание, потому что половина поля сражения уже была в моей власти. Я послал к директорам Баррасу, Гойе и Муленю повелительное предложение подать в отставку; военные решились повиноваться; но адвокат сопротивлялся. Баррас доставил мне просьбу об увольнении через своего секретаря, вероятно в той мысли, что я, из уважения к нашим прежним отношениям, дозволю ему принять значительное участие во вновь образуемом правлении; но я слишком хорошо знал Барраса, чтоб взять его в товарищи. Посланный его прибыл в комитет, который был составлен нами в Тюильри, из части совета старейшин и меньшей половины директории (Cийеса и Рожера Дюко(1)), и в котором находилась большая часть начальников войск. Я чувствовал, что эта минута была очень выгодна, чтобы произвести сильное впечатление на войска и присутствующих, и потому, дав довольно сухой ответ посланному Барраса, я прибавил громко:

«Что сделали вы из этой Франции, которую я вам оставил в таком блистательном положении? Я оставил вам мир, и нахожу войну; оставил вам победы, и нахожу одни поражения; оставил миллионы Италии, и нахожу везде угнетения, грабежи и бедствия. Что сделали вы из сотни тысяч французов, которых всех я знал, которые все были моими сподвижниками в победе и славе? Их уже нет!.. Подобный ход дел не может продолжаться… Еще три года и он доведет нас до деспотизма! Время, наконец, отдать защитникам отечества ту доверенность, на которую они приобрели столько права. По мнению некоторых бунтовщиков, мы враги республики; мы, которые утвердили ее нашими подвигами и нашим мужеством: пусть все любят свое отечество так, как эти храбрые, изувеченные, на службе республики».

На следующий день, законодатели отправились в Сен-Клу в сопровождении пяти тысяч войска, занявшего все выходы и ворота замка. Совет старейшин имел заседания свои в старой галерее и в оранжерее. Необходимые приготовления этих комнат позволили открыть заседание не прежде двух часов пополудни, и дали время начальникам республиканской партии условиться в плане сопротивления или, лучше сказать, нападения. Заседания открылись самым бурным образом. Я вошел сперва к старейшинам, доказал им существование заговора, объявив им сделанные мне Баррасом и Муленем открытия, на счет предполагаемого ими государственного переворота и требовал принять решительные меры для спасения республики. Мне противопоставляли конституцию, но я убедил их, что она, нарушенная несколько раз, была уже не что иное, как пустой звук, которым партии по очереди пользовались для выгод своих. Наконец, предложив старейшинам исполнить ожидания Франции, я присовокупил:

«Мне ли страшиться мятежников, когда я бестрепетно боролся против внешних врагов республики? Если я действую коварно, будьте Брутами