Политбюро. Механизмы политической власти в 30-е годы - [73]

. В специальной графе об архивном хранении документов, относящихся к этим постановлениям (это была обязательная графа для любого постановления Политбюро), было указано, что материалов к данным решениям не имеется[410].

Всё это порождает ряд вопросов. Первый — кто голосовал за решения о Рыкове, Ягоде и Ежове? Непосредственно в протоколе указано, что из членов Политбюро это был лишь Каганович, а из кандидатов в члены Политбюро — Петровский, Рудзутак и Постышев. Обычно, такое оформление применялось тогда, когда к карточке с формулировкой решения прикладывался инициирующий его документ, на котором имелись подписи членов Политбюро. В данном случае таким документом могла быть телеграмма Сталина и Жданова, адресованная тем членам Политбюро, которые оставались в Москве. Однако по каким-то причинам в протоколах она не сохранилась. Поскольку в подлиннике протокола указано, что материалов к данным постановлениям не имеется, можно утверждать, что сталинско-ждановская телеграмма не попала в аппарат Особого сектора при оформлении протоколов с самого начала.

Впервые об этой телеграмме упомянул в известном докладе на XX съезде партии Хрущёв. Затем, в конце 1980-х г., её использовали эксперты комиссии Политбюро по реабилитации жертв репрессий. Учитывая, что текст, приведённый комиссией, полнее, чем текст, процитированный Хрущёвым (а в совпадающих частях имеются разногласия)[411], можно предположить, что комиссия действительно опиралась на оригинал телеграммы, а не использовала в качестве источника лишь доклад Хрущёва. И Хрущёв, и авторы справок комиссии по реабилитации цитировали лишь часть телеграммы, где речь шла о смещении Ягоды и назначении Ежова. Однако логично предположить, что в этой же телеграмме шла речь о перемещениях в наркомате связи. Причины, по которым телеграмма не сохранилась в подлинниках протоколов Политбюро или среди материалов к ним, не известны. Соответственно, неизвестно, как голосовали (и голосовали ли вообще) за предложение Сталина и Жданова члены Политбюро, кроме Кагановича. Ни Хрущёв в 1956 г., ни авторы реабилитационных справок в 80-е годы не упоминали о наличии каких-либо отметок о голосовании на тексте телеграммы.

С учётом уже известных фактов можно утверждать, что даже если документы, проливающие свет на обстоятельства голосования по решению о смещении Ягоды, будут обнаружены, нас вряд ли ожидают сенсационные открытия. Однако загадка этого голосования, в частности, непрояснённость позиций Молотова, Орджоникидзе, Ворошилова, Микояна, порождает дополнительные трудности при рассмотрении следующего вопроса: какой была реакция сталинских соратников на нараставшие репрессии, пытались ли они противостоять арестам и расстрелам хотя бы в самой партии? Некоторые известные и новые факты на этот счёт собраны в следующем параграфе.

3. Противодействие террору

Дополнительное основание для самой постановки вопроса о существовании противодействия репрессивному курсу даёт то очевидное обстоятельство, что подготовка к массовым государственно-террористическим акциям, как уже говорилось, велась постепенно и сопровождалась временными отступлениями. В связи с этим вполне возможно предположение, что инициаторами таких отступлений были некоторые советские лидеры, располагавшие властью, достаточной для корректировки «генеральной линии». На этот счёт имеется несколько версий. Первая из них (по времени возникновения) касается Молотова.

Как это ни парадоксально, но именно Молотов, имеющий устойчивую репутацию сторонника жёсткого курса и последовательного помощника Сталина, в конце 1936 г. был заподозрен наблюдателями на Западе в противодействии сталинской политике террора. Основанием для этих слухов послужило то обстоятельство, что на первом «большом» московском процессе по делу так называемого «объединённого троцкистско-зиновьевского центра» Молотов не был назван в числе тех советских вождей, против которых якобы готовились террористические акты.

Действительно, сначала в закрытом письме ЦК от 29 июля 1936 г. «О террористической деятельности троцкистско-зиновьевского контрреволюционного блока», а затем и на августовском процессе было заявлено, что «объединённый троцкистско-зиновьевский центр» готовил убийства только Сталина, Ворошилова, Кагановича, Кирова, Орджоникидзе, Жданова, Косиора и Постышева[412]. Отсутствие в этом списке второго лица в государстве — председателя Совнаркома — вызвало пересуды наблюдателей, следивших за ситуацией из-за границы. Этот факт рассматривался как свидетельство возможной опалы Молотова. Правда, через несколько месяцев, на втором процессе в январе 1937 г., Молотов (наряду со Сталиным, Кагановичем, Ворошиловым, Орджоникидзе, Ждановым, Косиором, Эйхе, Постышевым, Ежовым и Берия) был назван среди объектов покушений, готовившихся «параллельным антисоветским троцкистским центром»[413]. Однако это обстоятельство только усилило подозрения. Заговорили о том, что Молотов сдался и был прощён Сталиным, а значит, конфликт между ними действительно существовал.

Некоторые намёки по поводу гипотетического столкновения Сталина и Молотова сделал уже в начале 1937 г. «Социалистический вестник». В известном «Письме старого большевика» говорилось, что подготовка к августовскому процессу над Каменевым, Зиновьевым и их сотоварищами велась втайне от части Политбюро, в том числе от Молотова и Калинина, которые