Полина. Паскуале Бруно. Капитан Поль. Приключения Джона Дэвиса - [43]

«Ты обещаешь мне, не правда ли, пощадить гордость графа?»

«Обещаю, матушка».

Я обнял ее еще раз и вышел.

Матушка сказала правду: я падал от усталости. Я тотчас лег в постель и проспал до десяти часов утра.

Проснувшись, я нашел у себя письмо графа. Я ожидал его, но не мог поверить, чтобы он сохранил в тоне письма столько спокойствия и чувства меры, — это был образец вежливости и приличия. Вот оно:

«Сударь!

Несмотря на все желание мое доставить Вам возможно быстрее это письмо, я не мог послать его ни со слугой, ни с другом. Это обыкновение, принятое в подобных обстоятельствах, могло бы возбудить беспокойство особ, которые для Вас столь дороги и которых, я надеюсь, Вы позволите мне считать еще, несмотря на то что произошло вчера у лорда Г., не посторонними и не безразличными для меня.

Однако, сударь, Вы легко поймете, что несколько слов, которыми мы обменялись, требуют объяснения. Будете ли Вы столь добры, чтобы назначить час и место, где сможете мне его дать? Свойство дела требует, я думаю, чтобы это было тайной и чтобы не было при этом других свидетелей, кроме тех, кого это касается; но если Вы хотите, я привезу двух своих друзей.

Вчера я доказал Вам, мне кажется, что я смотрел на Вас как на брата. Поверьте, что мне нелегко отказаться от этого имени и что мне нужно будет идти вопреки всем моим надеждам, всем моим чувствам, чтобы считать Вас своим противником и неприятелем.

Граф Орас».

Я отвечал тотчас:

«Господин граф!

Вы не ошиблись. Я ожидал Вашего письма и со всей искренностью благодарю за предосторожность, принятую Вами, чтобы доставить его мне. Но так как подобная предосторожность будет бесполезной по отношению к Вам и так как нужно, чтобы Вы возможно скорее получили мой ответ, позвольте мне послать его со слугой.

Вы думаете справедливо: объяснение между нами необходимо. Оно состоится, если Вам угодно, уже сегодня. Я поеду верхом и буду прогуливаться между первым и вторым часом пополудни в Булонском лесу, в аллее Ла Мюэтт.

Нет необходимости говорить, господин граф, что я буду счастлив встретить Вас там. Что же касается свидетелей, мнение мое совершенно совпадает с Вашим: они не нужны при этом первом свидании.

Мне нечего больше ответить на Ваше письмо, сударь, кроме того, что стоит сказать о чувствах моих к Вам. Я бы искренне желал, чтобы такие же чувства, какие Вы питаете ко мне, могли быть внушены мне моим сердцем; к несчастью, мои чувства продиктованы только моей совестью.

Альфред де Нерваль».

Написав и отправив письмо, я спустился к матери. Она действительно спрашивала, не приходил ли кто от графа Ораса, и после ответа стала гораздо спокойнее. Что касается Габриели, она просила позволения остаться в своей комнате. К концу завтрака мне сказали, что лошадь приготовлена. Все было исполнено, как я просил: к седлу были прикреплены кобуры; в них я поместил пару прекрасных дуэльных пистолетов, уже заряженных. Я не забыл предупреждения о том, что граф Орас не выезжал никогда без оружия.

Я был на месте свидания уже в одиннадцать часов с четвертью, так велико было мое нетерпение. Проехав всю аллею и повернув лошадь, я заметил всадника на другом конце — это был граф Орас. Узнав друг друга, каждый из нас пустил свою лошадь галопом, и мы встретились на середине аллеи. Я заметил, что он, подобно мне, велел прикрепить к седлу пистолеты.

«Вы видите, — сказал мне Орас, кланяясь с вежливой улыбкой, — что желание мое встретить вас равнялось вашему, потому что мы оба опередили назначенный час».

«Я сделал сто льё за одни сутки, чтобы иметь эту честь, господин граф, — отвечал я, кланяясь ему, — вы видите, что я не задерживаю вас».

«Я предполагаю, что причина, заставившая вас так быстро приехать, не такая тайна, какую я не мог бы услышать, и хотя желание мое узнать вас и пожать вам руку побудило бы меня совершить подобную поездку еще быстрее, если б это было возможно, но я далек от тщеславной мысли, что подобная причина заставила вас покинуть Англию».

«И вы думаете справедливо, господин граф. Повод гораздо более важный: благополучие семьи, честь которой едва не скомпрометирована, было причиной моего отъезда из Лондона и прибытия в Париж».

«Выражения, употребляемые вами, — заявил граф, кланяясь опять с улыбкой, становившейся более и более язвительной, — заставляют меня надеяться, что причиной этого возвращения не было письмо госпожи де Нерваль, в котором она уведомляла вас о предполагаемом союзе между мадемуазель Габриелью и мной».

«Вы ошибаетесь, сударь, — возразил я, кланяясь в свою очередь, — я приехал единственно для того, чтобы воспротивиться этому супружеству: оно не может состояться».

Граф побледнел, и губы его сжались, но почти тотчас лицо его приняло обычное спокойное выражение.

«Надеюсь, — сказал он, — что вы оцените чувство, повелевающее мне слушать с хладнокровием странные ответы, даваемые вами. Это хладнокровие, сударь, есть доказательство моего желания сблизиться с вами, и это желание так велико, что я имею нескромность продолжить разговор до конца. Окажете ли вы мне честь, сударь, сказать, какие причины возбудили в вас слепую антипатию, выражаемую вами так открыто? Поедем рядом, если хотите, и продолжим разговор».