Полина. Паскуале Бруно. Капитан Поль. Приключения Джона Дэвиса - [33]

На этот раз меня волновал уже не смутный беспричинный страх, но какое-то вполне реальное преступление, которое произошло рядом со мной и исполнителей которого я видела своими глазами. Мне казалось каждую минуту, что открывают потайную дверь или отодвигают какую-то незаметную перегородку; все тихие звуки, слышимые ночью — треск рассохшейся мебели или паркета, — заставляли меня дрожать от страха. Среди безмолвия я слышала, как билось в унисон с часовым маятником мое сердце. В эту минуту пламя свечи достигло фольги, окружавшей ее; мгновенный свет разлился по всей комнате, потом стал уменьшаться; шипение продолжалось несколько мгновений, наконец фитиль, упав вовнутрь подсвечника, погас и оставил меня при свете одного лишь камина.

Я поискала глазами дрова, чтобы подбросить их в камин, и не нашла. Тогда я придвинула одни головни к другим, и на минуту огонь вспыхнул с новой силой. Но дрожащее пламя его не могло меня успокоить: каждый предмет двигался, как и свет, озарявший их, двери прыгали, занавеси волновались; длинные движущиеся тени проходили по потолку и коврам. Мне становилось почти дурно, и только ужас уберег меня от обморока. В эту минуту раздался небольшой шум, предшествующий звону часов и пробило полночь.

Однако я не могла провести всю ночь в кресле. Чувствуя, что начинаю постепенно замерзать, я решила лечь совсем одетая, подошла к постели, не глядя ни в ту ни в другую сторону, бросилась под одеяло и закрылась с головой. Я пробыла в таком положении почти час, даже не думая о возможности заснуть. Я буду помнить этот час всю свою жизнь! В углу алькова ткал паутину паук, и я слушала непрерывный шелест этого ночного работника. Неожиданно этот шелест был заглушен другим шумом. Мне показалось, что я услышала слабый скрип, подобный тому, который произвела дверь в библиотеке, когда я надавила медную кнопку. Поспешно высунув из-под одеяла голову, с окаменевшей шеей, едва удерживая дыхание и положив руку на сердце, чтобы ослабить его биение, я вбирала в себя безмолвие, сомневаясь в том, что услышала. Вскоре мне не в чем уже было сомневаться.

Я не ошиблась: паркет трещал под тяжестью шагов, кто-то приближался, потом опрокинул стул. Но, без сомнения, тот, кто шел, боялся быть услышанным, потому что после этого шум тотчас прекратился и наступила полная тишина. Паук опять начал плести свою паутину… О, вы видите, все эти подробности так живы в моей памяти, как будто я еще лежу там в постели, едва дыша от ужаса.

Затем я вновь услышала движение в библиотеке, опять кто-то шел, приближаясь к перегородке, рядом с которой стояла моя кровать, чья-то рука дотронулась до стенки… Итак, я была отделена от вошедшего перегородкой толщиной в одну только доску. Мне показалось, что ее отодвигают… Я замерла и притворилась спящей: сон был единственным моим оружием. Если это вор, то он, думая, что я не могу ни видеть ни слышать его, может быть, пощадит меня, считая смерть мою бесполезной. Лицо мое, обращенное к полу, было в тени, и я могла не закрывать глаза. Я увидела движение в своих занавесях, чья-то рука раздвигала их медленно, потом между складками красной драпировки появилось бледное лицо. Последний свет камина, дрожавший в глубине алькова, осветил это видение — я узнала графа Ораса и закрыла глаза…

Когда я открыла их, видение уже исчезло, но занавеси еще колыхались. Я услышала шелест задвигаемой перегородки, потом удаляющиеся шаги, потом скрип двери. Наконец наступила тишина. Не знаю, сколько времени я пролежала без дыхания и без движения, но к рассвету, измученная этой ужасной ночью, впала в оцепенение, похожее на сон.

XII

Я была разбужена малайцем, стучавшим в дверь, запертую мною изнутри. Я легла, как уже говорила вам, одетой и потому тотчас встала, чтобы отодвинуть засов. Слуга открыл ставни, и я, увидев в своей комнате свет и солнце, бросилась к окну.

Это было утро одного из прекрасных дней осени, когда солнце, прежде чем закрыться облачной вуалью, бросает последнюю улыбку на землю. Все было так тихо и так спокойно в парке, что я начала сомневаться в самой себе. Но происшествия ночи были так живы в моем сердце, к тому же вид из окна напоминал мне малейшие подробности их. Опять я увидела ворота, которые отворяли, чтобы дать пройти трем мужчинам с их ношей, аллею, по которой они шли, следы, которые оставались на песке, более заметные в том месте, где жертва сопротивлялась, потому что те, кто нес ее, ступали тверже, чтобы побороть ее рывки. Эти следы вели по описанному уже мною направлению и терялись в липовой аллее. Тогда я захотела увидеть, если возможно, еще что-нибудь, что еще более убедило бы меня. Я пошла в библиотеку: ставня была полуоткрыта, как я оставила ее, опрокинутый стул валялся посреди комнаты — это его падение я слышала. Я подошла к перегородке и, тщательно рассмотрев ее, увидела незаметную выемку, по которой она двигалась. Я попробовала отодвинуть ее и почувствовала, что она поддается. В эту минуту дверь комнаты отворилась. Я успела только задвинуть перегородку и схватить книгу в библиотеке.

Это был малаец; он пришел сообщить, что завтрак готов, и я пошла за ним.