Полиция памяти - [23]

— Если возникнут сложности, пожалуйста, говорите, не стесняйтесь!

— Спасибо… Все очень уютно.

Но я видела, что освоиться в такой теснотище ему не удается хоть плачь. При любом неосторожном движении он вписывался то в лампу, то в полку, то в стену туалета, так что спокойно сидеть на кровати ему удавалось только согнувшись в три погибели и положив руки на колени. Спать в такой узкой постели наверняка смертельно тоскливо, а о цветах или музыке для оживления комнаты никто даже не подумал. И теперь как будто сам воздух в этой клетушке не желал наполняться духом ее жильца.

— Пожалуйста, возьмите еще… — предложила я, указав на блюдце с печеньем. С приходом зимы еды стало меньше, и раздобыть что-нибудь сладкое считалось большой удачей. А это печенье испек для нас старый паромщик — из дикого овса, которым, уже в свой черед, с ним поделился знакомый фермер.

— Очень вкусно… Просто превосходное печенье, — похвалил R и проглотил еще кусочек.

— О, да! Из старика мог бы выйти отличный повар, — согласилась я.

Печенья было совсем немного, так что мы решили его поделить: две штучки ему, четыре — мне.

— Я же совсем не двигаюсь — много еды мне не нужно… — смущенно объяснил он и наотрез отказался от третьего печенья.

Электрокамин еле грел, но холодно не было. В наступившей тишине я слышала дыхание R совсем рядом. Сидеть не касаясь друг друга было попросту негде. Иногда я украдкой разглядывала его профиль в оранжевом сиянии лампы.

— Можно у вас кое-что спросить? — проговорила я, глядя на этот профиль.

— Ну конечно, — ответил он.

— Каково это — жить, не утрачивая из своего сердца вообще ничего?

Он поднял руку поправить очки на носу и тут же обхватил подбородок ладонью.

— Ох, сложный вопрос… — отозвался он.

— Если сердце постоянно нагружать воспоминаниями, в нем становится тесно и неуютно, разве нет?

— Нет… Не становится. У сердца ведь нет очертаний — и нет границ. Потому оно и способно принять любую форму или стать любой глубины.

— Значит, все, что когда-либо исчезло на этом острове, хранится у вас внутри? В целости и сохранности?

— Насколько все и в какой сохранности — этого я уж не знаю. Воспоминания ведь не просто накапливаются. Они еще и видоизменяются со временем. А иногда могут сгинуть совсем. Но это не то, что происходит с вами, когда на острове что-нибудь исчезает. Тут нечто совсем другое…

— Что именно? — уточнила я, теребя ногти.

— Даже утратив какие-то воспоминания, я не чувствую, что они выдраны из меня с корнем. Даже если они вроде бы исчезли, их частички всегда разбросаны где-нибудь вокруг, точно крохотные семена, которые еще смогут пустить ростки, если опять пойдет дождик. А бывает, что воспоминание исчезло, но его осколок все равно остается в сердце. И прорывается наружу — то дрожью, то болью, то смехом, а то слезой…

Он подбирал слова осторожно, одно за другим, будто проверяя их языком на прочность перед тем, как высказать вслух.

— Иногда я воображаю, будто держу ваше сердце в руках! И разглядываю его со всех сторон, — сказала я, улыбаясь. — Оно такое… размером с ладонь, очень мягкое на ощупь и подрагивает, как желе. Любая грубость может его поранить, но если обращаться с ним бережно, оно все-таки не выскользнет из моих пальцев. И еще я чувствую, какое оно теплое. До сих пор оно скрывалось у вас внутри и поэтому теплее моих рук. Я закрываю глаза, растворяюсь в этой теплоте, наслаждаясь каждым его воспоминанием. И постепенно мои руки начинают чувствовать, каким же оно было на ощупь — все то, что я потеряла. Прекрасная фантазия, правда?

— Ты действительно хотела бы вспомнить все, что потеряла? — спросил R.

— Не знаю, — призналась я. — Я ведь даже не представляю, что именно стоило бы вспомнить. А исчезновения на острове абсолютны. После них не остается вообще ничего. Никаких семян, которые могли бы еще прорасти. Испещренная дырами пустота — вот сердце, с которым приходится жить… Почему я и завидую вашему сердцу упругому, отзывчивому на прикосновения, прозрачному, такому, которое может изменяться, если рассматривать его на свет под разными углами.

— Читая твои рукописи, я не чувствую, что в сердце у тебя пустота.

— Но все-таки согласитесь: писать книги на острове — занятие очень непростое. С каждым новым исчезновением слова все больше отдаляются от меня. Может, мои пальцы и смогли так долго писать истории потому, что ваше сердце всегда было рядом?

— Я был бы рад, если бы это было так! — ответил R.

Я вытянула перед собой руки. Мы оба долго разглядывали их, не мигая — так, словно на моих ладонях и правда покоилось что-то важное. Но сколько мы ни вглядывались, они оставались пусты.

На следующий день позвонили из издательства. Тот, кого назначили моим новым редактором. Старше R на несколько лет, малорослый, худой. Лицо как лепешка, без всякого выражения. Да при этом еще бубнит себе под нос так, что не все слова разобрать.

— Когда планируешь закончить рукопись? — спросил он меня.

— Ну… даже не знаю, — растерялась я, вдруг подумав, что R никогда не задавал мне подобных вопросов.

— В твоей истории возникает очень деликатный поворот. Думаю, лучше выписывать его осторожно, не торопясь… Сообщи, как только будет что показать. Хочу поскорее узнать, что дальше!