Полиция - [4]

Наконец, взгляды сделали свое дело. Ей нравилось исподтишка следить за его движениями, за сменяющими друг друга выражениями его лица. Когда они оказывались рядом на планерке, при получении инструкций, во время обеда, она нарочно смотрела в сторону, а затем вдруг резко оборачивалась, заставала его врасплох, пока он ее разглядывал. Нравилось ли ему то, что она чужая жена? Или же его привлекал запрет, лежащий на ней из-за того, что она недавно стала матерью? Он выдавал себя с головой: не мог больше двух секунд смотреть ей в глаза. Когда по воле случая они оказывались наедине, им становилось неловко, словно у них не было алиби, словно высшие силы смеялись над ними: «Ну что? Все ходите вокруг да около, никак не можете открыться друг другу?» Взгляд Виржини делался отсутствующим, умоляющим, нетерпеливым, будто она пыталась объяснить ему: «Давай же, кретин, поцелуй меня. Моему сыну год и три месяца, я не могу сделать первый шаг. Я могу лишь уступить».

А потом, однажды, он ей сказал.

Он сказал ей, что она красива, как фарфоровая куколка.

Они целовались точно в такой же машине: бросились друг к другу так резко, что больно стукнулись зубами.

5

Мигающий крест над входом в аптеку еще горит. Аристид делает круг по площади, проезжает мимо бронзовых львов, олицетворяющих триумф Республики. Паркуется вторым рядом, напротив витрины.

Виржини вылезает из машины, заходит в пустынный торговый зал, протягивает аптекарше рецепт из Центра по контролю за рождаемостью Пор-Руаяля. Девушка за прилавком наверняка не ожидала в этот час увидеть полицейского в форме, с рецептом в руках. Виржини уверена, что, прочтя на смятом листке три слова – зитромакс, профенид, эффералган, – провизор сразу поймет, в чем дело. Она внимательно следит, не мелькнет ли на лице девушки тень, но нет, похоже, ее научили никак не реагировать на указанные в рецепте медикаменты. Девушка отходит к стеллажам у стены, выдвигает глубокие ящики, достает пузырьки, возвращается, составляет их возле кассы неустойчивой башенкой. Виржини так хочется сейчас стать этой молодой, живой, теплой женщиной, которая наверняка всего пару месяцев назад окончила учебу и, возможно, впервые замещает коллегу из ночной смены в счет августовского отпуска. Как бы она хотела оказаться беззаботной, двадцатилетней, совершенно свободной девчонкой, в джинсах, кедах и блузке, с собранными заколкой волосами, с парой выбившихся из хвоста прядок, с таким же чистым, звучным голосом.

– Что-то еще?

– Не могли бы вы дать мне стакан воды? Мне нужно принять это все прямо сейчас.

Девушка надолго исчезает. В этот момент Виржини понимает, что согласна на что угодно – накладные ногти, кольца на второй фаланге пальца, туфли на платформе, выбеленное каре, броские длинные серьги, да что там, на целую армию визажистов, костюмеров, парикмахеров, порхающих вокруг нее словно вокруг дорогой манекенщицы, лишь бы ей позволили неузнанной выскользнуть из аптеки и раствориться на улицах XI округа.

Девушка возвращается с граненым стаканом в руках. Виржини вытряхивает таблетки из пузырька и глотает, так и стоя спиной к витрине, чтобы из машины не было видно, что она делает. На ней полицейская куртка, форменные брюки из зимнего мужского комплекта, она – олицетворение самого духа полиции. Она принимает антибиотики, чтобы убить живые клетки, цепляющиеся за ее слизистую.

– Эти нужно принять все сразу? – спрашивает она.

– Да.

– Тогда я оставлю вам пузырек, мне его некуда убрать, – сообщает она. – Остальное влезет в карман.

Обмен дежурными фразами завершен. Аптекарша поднимает глаза на Виржини. Спокойный взгляд девушки видит все – и форму национальной полиции, и грядущий аборт. Она смотрит на Виржини мягко, понимающе, заботливо, словно желая облегчить ее участь, снять с ее шеи камень. Виржини пытается улыбнуться, но чувствует, что улыбка выходит натянутой.

Она возвращается к машине с пустыми руками, будто в аптеке не нашлось нужных ей лекарств.

6

Они подъезжают к Сене, с огромной скоростью мчатся по набережной, чтобы скорее добраться до места.

Вдали, на другом берегу, вырастает Национальная библиотека Франции, за ней штаб-квартиры банка «Натиксис» и АОПТ[3], напоминающее мост здание Министерства финансов в Берси. Они выезжают на шоссе A4, пролетают между торговым центром «Берси-2» и спортивным залом «Тони Паркер». Вдоль автострады с обеих сторон высятся величественные деревья. Аристид снижает скорость и сворачивает к выезду.

Три недели тому назад она в одной фразе сообщила ему, что беременна и не станет сохранять ребенка. Она сказала все сразу, чтобы у него не успело сложиться ложное представление о том, как все будет. Она совершила ошибку и собиралась ее исправить. Зародыш вернется туда, откуда едва явился. Аристида она ни о чем не просила. Как-то вечером она забыла принять противозачаточные таблетки и вспомнила о них лишь наутро. Во всем виновата лишь она одна, и ей от него ничего не нужно.

Но в последовавшие за этим дни произошло то, чего она никак не ожидала. Аристид вдруг утратил свою горделивую осанку. Он перестал ходить по комиссариату с победным видом. Огонек в его глазах потух. Весельчак Аристид, не терпевший ни малейшей паузы в разговоре, прекратил беспрерывно болтать. Его незатейливых шуток почти не было слышно, он словно сбросил броню. Его остроты звучали фальшиво, больше не вызывали такого смеха, как раньше. Он еще пытался по инерции вставлять колкие замечания, но в них не было прежнего задора, лихости. Казалось, нужно вставить ему в спину ключ и трижды повернуть, чтобы вновь завести механизм. Виржини тратила всю свою энергию, скрывая собственную грусть и дома, и на работе, изо всех сил старалась не думать о том, что произошло, но не могла ни на миг забыть об этом – ни вечером, перед сном, ни ночью, когда вставала к сыну, ни утром, когда звенел будильник, ни в ду́ше, ни на дежурстве, ни на ковролине рядом с Максансом, ни когда развешивала белье, ни когда на экране мобильного высвечивался номер Тома́ или матери. Но при всем при этом сдалась без боя не она – сдался Аристид.