Полиция - [2]

Она быстро собирает волосы в пучок, закрепляет его шпильками, отвлекается на привычные, заученные движения: надевает ботинки, протягивает ремень через шлевки на поясе брюк. Касается пистолета, в который в начале смены вставила новую обойму. Надевает через голову бронежилет, застегивает липучки по бокам. Подняв руку, черным маркером пишет на боку жилета свою группу крови. Натягивает куртку с большими буквами ПОЛИЦИЯ. Форма заставляет ее инстинктивно распрямиться, придает ей уверенность в себе, которой не было и в помине еще минуту назад, когда она задыхалась от разрывающих ее чувств. Она отводит назад плечи, выставляет грудь вперед. В отражении в зеркале ее волосы, намертво закрепленные шпильками, разделены посередине белой линией. Волосы забраны назад так туго, что все черты ее лица растянулись. На секунду она задумывается о том, хватит ли ей смелости встретиться с Аристидом. Берется за ручку двери, так и не найдя ответа на этот вопрос, делает глубокий вдох. Она только что слышала в коридоре его голос. Сегодня встречаться с ним нельзя, ей будет слишком тяжело. Одна мысль о том, чтобы обменяться с ним парой фраз при коллегах, кажется ей совершенно невыносимой. Надо просто найти Эрве и попросить у него ключи. Она сядет в машину и подождет, пока не придет пора ехать в Центр административного задержания.

Она идет по коридорам, стараясь контролировать слепые зоны, бросает взгляд назад, чтобы избежать туннельного зрения. Перед каждой открытой дверью она замедляет шаг, останавливается поодаль, чтобы увидеть происходящее внутри прежде, чем сидящие в комнате заметят ее. Ее собственный комиссариат стал для нее вражеской территорией. Вжимаясь в стену, она спускается по лестнице на первый этаж. В комнате отдыха полицейские, заступившие на ночную смену, склонились над своими коробками с разогретым в микроволновке ужином – куриным филе или рыбным рагу. Она сразу же замечает расширяющуюся к плечам спину Аристида, крепкие позвонки у него на шее, деформированные в драках уши, форму, не способную скрыть его мускулы, небольшой зад настоящего мачо. Он стоит посреди комнаты, разговаривает с Эрве. Вот истинный борец с преступностью: скрестил руки на груди, обхватил ладонями бицепсы, широко, устойчиво расставил ноги. Надо действовать быстро, не дать ему ни единого шанса. Она протягивает руку к Эрве, забирает у него ключи.

– Я подожду в машине.

Она не дает Аристиду возможности встретиться с ней взглядом, обратиться к ней, старательно замедляет шаг, чтобы ее уход не выглядел как бегство, толкает двери, проходит через приемную вдоль рядов пластмассовых стульев, замечает даму-адвоката, ожидающую, пока ее пустят к клиенту, идет мимо стоящего за перегородкой охранника – какая-то женщина положила на стойку пластиковый пакет для своего задержанного мужа:

– Он ничего не ел со вчерашнего дня…

– Пусть ест то, что ему дают, мадам.

– Но я звонила днем, мне сказали, что я могу прийти…

Виржини распахивает дверь комиссариата, вырывается к закатному солнцу, полной грудью вдыхает уличный воздух.

Она переходит проспект Домениль, приближается к покрытым трафаретными надписями полицейским машинам у арок виадука. Почти бежит. Ей кажется, что она будет в безопасности, только когда сядет в машину. Она щурит глаза под слепящими лучами солнца.

Она открывает машину, садится на заднее сиденье, за водителем, захлопывает дверцу, выдыхает, словно наконец вернулась домой после долгого путешествия. Она весь день проработала со своим командиром Эриком и с коллегой-водителем Эрве. Сейчас они придут и увезут ее подальше от этого опасного места.

Здание комиссариата украшают реплики «Умирающего раба» Микеланджело: кажется, что от жары рабы падают в обморок. Гигантские статуи высотой в два этажа держат крышу. Мускулистые фигуры выглядят не крепче, чем Аристид. Торсы рабов залиты солнечным светом. Как красиво, – думает она и удивляется, что еще способна на такие мысли. Она прикрывает глаза, желая немного отдохнуть. Она взяла с собой рецепт на выписанные врачом антибиотики, хотела зайти после смены в дежурную аптеку. Надо попросить Эрве, пусть остановится по пути.

Она слышит, как распахивается передняя дверца машины, открывает глаза.

– Сиденье нагрелось, а я этого не люблю, – шутливым тоном сообщает Аристид.

Он поменялся с Эрве: тот потом отработает за него.

– Ну что, как делишки? – весело спрашивает он, и в его голосе ей слышится шальная надежда.

2

Он вжимается спиной в тугую обивку кресла, проверяя его на прочность. Усаживается поудобнее, словно на диване у себя дома. Он заполняет собой всю машину, до самых дальних углов багажника, до самого дна бардачка.

– Будешь притворяться, что не видишь меня?

У него ломающийся голос подростка. За последние две недели он сильно постарел.

– Сама посуди. Мне сейчас нелегко.

– Прекрати.

– Прекрати… – передразнивает он. – Слушай, детка, ты и правда думаешь, что мне нужен ребенок от телки вроде тебя?

Это говорит ей он, юноша тридцати четырех лет, который не вылезает из кожаных курток, косит под плохого парня, укладывает волосы гелем, не уходит со смены, не поставив заново свой ирокез, и вечно наряжается так, будто собрался развлечься с дружками – игровые автоматы, держитесь, сейчас я до вас доберусь. Это говорит он, Аристид, первый весельчак в комиссариате, который заставляет всех вокруг хохотать до упаду, громогласно желает доброго вечера в полдень, без предупреждения влезает в разговоры и щедро сдабривает их избитыми фразочками в духе «вот это бомба», «не к столу будет сказано», «не стоит благодарности»; Аристид, который сообщает всем вокруг, что у него привстал или уже почти встал, и с удовольствием рассказывает об утренней какашке-«призраке» или о том, как с утра просрался так, что у него чуть глаза не повылезли; Аристид, который хвалится, что он не мочится, а заставляет рыдать своего гиганта, идеально изображает в лицах технику двойного минета и утверждает, что летом 1999 года завоевал в клубе «Пенелопа» титул лучшего слизывателя взбитых сливок с голых девичьих грудей; Аристид, чьи слова надо всегда делить минимум на пять, утверждающий, что способен невооруженным взглядом по лицу женщины определить, что волосы у нее на лобке сбриты до маленького прямоугольничка размером с билет на метро; Аристид с его базарными шуточками, способный схватить коллегу за промежность с криком: «Осалил, осалил, обратно не считается!»; Аристид и его бодрящая посредственность, Аристид, неспособный просто лечь спать; Аристид, ночи напролет уничтожающий зомби; Аристид – соблазнитель и пошляк, громкоголосый и бесхитростный, омерзительный и прекрасный, любящий усталость и измождение, движение ради движения, шум ради шума; Аристид, у которого всегда отличное настроение. И это тот же Аристид, которого все хотят заполучить в свой наряд, лучший из коллег, прекращающий фиглярствовать, едва открыв дверцу патрульной машины, настолько же осторожный во время выездов, насколько дурашливый за рулем; Аристид – обладатель третьего дана по дзюдо, чье присутствие само по себе уже сеет спокойствие, немедленно вникающий в суть любой проблемы и разрешающий любые конфликты, свободно чувствующий себя и на дежурных выездах, и на сложных операциях, не теряющий самообладания в ответ на грубость, всегда способный найти подходящие слова и разрядить обстановку, с удовольствием говорящий мертвецки пьяному прохожему, что тот устало выглядит, а отъявленным рецидивистам – что они пошли по кривой дорожке: надо видеть, как он останавливается на красный свет рядом с набитой гопниками тюнингованной тачкой, опускает стекло и, выставив наружу локоть, насмешливо бросает: «Ну что, хулиганье, все хулиганите?»; Аристид, который умеет одной фразой закончить разговор, грозивший затянуться до заката, на сто процентов уверен в своих силах, резко меняется в лице и ставит на место любого усомнившегося в том, кто здесь царь зверей, вцепляется мертвой хваткой или одобрительно похлопывает по плечу в зависимости от ситуации, беспощадным пинком в голень вынуждает задержанного пошире расставить ноги, взглядом уничтожает особо опасных преступников и дергает их за руку так сильно, чтобы наверняка вывихнуть плечо, приправляет обыденный ход личного досмотра провокационными фразами в духе: «Кто тут полицейский, ты или я?», «Ты когда-нибудь заткнешься?», «Если я сказал: “Иди”, значит, иди!», «Эй, мелкий гаденыш, что-то тебя не слышно», а потом вдруг спохватывается, что к арестантам положено обращаться на вы, и продолжает как ни в чем не бывало: «Кто тут полицейский, вы или я?», «Эй, мелкий гаденыш, что-то вас не слышно». Когда он в деле, все вокруг играет яркими красками. В свои тридцать четыре он по-прежнему может сделать колесо и коснуться руками пола, не сгибая коленей. Он туговато соображает, зато свободен как ветер, у него светло-зеленые глаза, белоснежные зубы, кошачий прищур и улыбка, освещающая комнату, улицу, да что там, весь квартал. Он с одинаковой легкостью мог бы стать воротилой преступного мира и героем гомоэротической фрески Микеланджело. Но вместо этого он в три приема заглатывает пачку шоколадного печенья и с набитым ртом спрашивает, видели ли вы когда-нибудь кота, которого переехал поезд.