Полгода из жизни капитана Карсавина - [28]

— Так что не торопитесь, товарищи штурмовики. Сколько нужно, столько и учиться будем, — обращаясь всякий раз к молодым пилотам, Анна повторяла эту фразу и терпеливо рассказывала, как лучше искать цель, как атаковать с ходу, как уходить от противника, если боеприпасы кончились, как маневрировать, чтобы воздушному стрелку лучше было огонь вести, как в лобовую атаку идти и как с зенитками хитрить, если уж они поперек дороги стали.

Иванов, Степанов, Хомяков, Шерстобитов, Хухлин, Ладыгин, Кириллов, Евтеев… Ярославские, воронежские, вологодские, костромские, курские — бесстрашные русские парни, с кем завтра предстояло идти в бой, за кого она, теперь штурман авиаполка лейтенант Егорова, в ответе, поначалу с недоверием, но потом все внимательней слушали ее наставления, выполняли команды в учебно-тренировочных полетах на полигоне.

Но вот и приказ на перелет к линии фронта. С полевого аэродрома Чарторыск штурмовикам 805-го авиаполка без долгой раскачки, с ходу пришлось взаимодействовать с 8-й гвардейской армией генерала Чуйкова. И надо же такому случиться, в одном из первых боевых вылетов — летчики полка громили тогда переправу на реке Буг — произошел случай, слух о котором пролетел по всему фронту, и о нем долго еще потом вспоминали, правда всяк по-своему. Политработники — с пафосом: «Торжествует и ликует весь народ…» Пилоты — весело, с юморком, но не без гордости: не опозорили-де «кубанское казачество».

А дело было так. Девятка штурмовиков под командой капитана Бердашкевича вылетела на ту переправу и накрыла ее с первого удара. Зенитчики противника успели отыграться на машине Хухлина — снарядами разворотило ее крыло, стабилизатор, так что она едва держалась в воздухе. Прыгать с парашютом Хухлин не стал: поздно было — высота мала, да и какой смысл? Немцы наших летчиков расстреливали прямо в воздухе. Так что, укротив едва управляемый самолет, Хухлин приземлился на крохотном пятачке земли, изрытом воронками, с горечью глянул, как «илы» уходят от переправы, и достал пистолет. Приземлился-то он на вражеской территории, и со всех сторон к разбитому самолету уже подбирались немцы…

То, что произошло в следующую минуту, при самой буйной фантазии предвидеть было мудрено. На окружавших Хухлина гитлеровцев с неба налетел огненный смерч — это на выручку товарища вернулась вся группа штурмовиков. И вот после первой атаки один отделился и пошел со снижением к той площадке, где находился подбитый самолет. Приземлился — и немцы тут же бросились к этой машине. Управлял ею Андрей Коняхин. После посадки, долго не раздумывая, он открыл по противнику огонь из пушек и пулеметов. Но очереди летели выше окружавших машину гитлеровцев. Тогда воздушный стрелок Коняхина оставил кабину и совершил, казалось, невозможное: он поднял хвост штурмовика, чем и помог вести пилоту прицельный огонь. Немцы залегли. Хухлин воспользовался поддержкой боевых друзей — поджег свою машину, ну а что произошло дальше, через каких-то полчаса, Андрей в красках, под общий смех рассказывал пилотам уже на своем аэродроме:

— Ты представь, Аннушка, такую картину: самолет Виктора горит, я полагаю, пора оставлять негостеприимную землю — даю газ, и на всех парусах мы уходим в открытое плавание. Как капитан корабля, я вежливо и неназойливо интересуюсь по радио, как разместились мои пассажиры, всем ли удобно в каюте. А они, черти, молчат. Странно, рассуждаю про себя и начинаю волноваться: возможно, не довольны благоустройством корабля?.. Оглянулся — и… бо-оже ты мой, что там творится! Передать словами в присутствии женщины просто даже неприлично…

После посадки к штурмовику Коняхина сбежались все, кто был на аэродроме. Летчик сидел в самолете, ни слова не говоря, казалось, безучастный к происходящему, а из второй кабины «ила» пилоты извлекали за ноги одного стрелка — он так и прилетел с торчащими вверх ногами, — затем второго, наконец добрались до Хухлина. Коняхина, главного-то героя событий, поначалу никто будто и не заметил. Но потом хватились, вытащили из боевой машины и так, на руках, понесли Андрея на доклад к командиру полка.

Спустя несколько дней Коняхину пришло письмо от матери. Он знал, что Анна давно ничего не получала из дому, и дал ей почитать то письмо.

«Андрюшенька, — писала мать сыну из далекой сибирской деревни, — проводила я на фронт тебя и троих твоих братьев. Наказ дала — бить супостатов, гнать их с земли русской до полной победы!.. Петя вот воюет танкистом, Гаврюша — лейтенант, артиллерист, Лева — в пехоте. А ты у меня летчик. Рожала я тебя, сынок, в бане, на соломе, без всякой посторонней помощи. Помню, после родов лежала и смотрела через дымоход в потолке в небо. Оно было такое чистое-чистое, и очень много было звезд. Твоя, Андрюшенька, звезда светилась ярче всех. Это хороший знак…»

Ничего не сказала тогда Анна Андрею Коняхину — только улыбнулась как-то грустно, печально, возвратила ему материнское письмо и быстро ушла в землянку.

Той ночью ей снова снился Виктор Кутов. Снилось еще, будто она вместе с ним едет знакомой проселочной дорогой среди васильков. В чистом июньском небе серебристыми колокольчиками заливаются тысячи полевых жаворонков, а она лежит на сене — лицом к небу — и считает вслух: «Значит, первого сына мы назовем с тобой Андреем, второго сына назовем Петром, а третьего…»