Рыжеусый вскрикнул: «Ах ты черт…», и Улло открыл глаза. Он увидел сквозь щелку в затемнении просверки осветительных ракет и не мог понять, почему не замечал их раньше, пока рыжеусый не пробомортал — именно пробормотал, потому что крик застыл у него в горле:
«Электричество накрылось…»
Я не знаю, попытались ли они выйти во двор и посмотреть, где разрушены воздушная линия или подземный кабель. Потому что могло быть и такое — пострадала электростанция. И даже если бы им удалось что-то выяснить, печатанию декларации правительства это уже не помогло бы.
Мне неизвестно, смог ли Улло найти там экземпляр напечатанной декларации или нет. И даже если бы он ее нашел, для возрождения Республики от нее все равно не было бы никакого проку. Если бы он ее и отыскал, то сразу отнес бы — в этом случае действительно один экземпляр — еще во время воздушной атаки или через час после нее — Сузи или Тифу в кафе «Красная башня». Там бы она и осталась, поскольку через день, утром, правительство бежало. Потому что даже сложенная в несколько раз декларация размером с афишу не поместилась бы за подкладкой шапки госсекретаря Маанди, как поместился экземпляр «Государственного вестника», единственный документ, пусть и размякший от морских брызг, переправленный в дружескую Швецию. Маанди доставил его в конце концов, пройдя от Хийумаа между островками то вброд, то на веслах, то на моторной лодке.
Уж не знаю как.
Что я знаю или думаю, будто знаю, так это следующее.
Однажды Улло пришел около двух часов ночи к Марет. Электричество на улице Эрбе было отключено, так что Марет зажгла свечу, и они смотрели друг на друга при свете свечи. Марет думала: если бы я знала, что он полностью принадлежит мне, я была бы счастлива даже в этом разрушающемся мире… Она высвободилась из его молчаливых объятий и прошептала: «Пойдем со мной…»
Улло не сразу ей повиновался. Он глядел на свою жену и думал: какое милое у нее лицо. Обрамленное светло-каштановыми локонами, с мягким мыском подбородка, оно напоминает — что? Продолговатый, овальный герб. И вдруг возникает вопрос: was fuhrt sie im Schilde?..[99] Непростительно глупый вопрос — ведь у нее такие чудесные глаза: серо-зеленые, сейчас, при свете свечи, глубокого черного цвета, а на самом деле зеленовато-серые, серовато-зеленые. Совершенно особенные. Любящие. Ужасно честные. И этот ее горестный рот… Господи Боже — рот нашего сиюминутного исторического состояния. Если вспомнить поэтический образ Ундер…
Марет снова прошептала: «Пойдем…»
Она шла впереди, Улло за ней. Марет выбралась из дома через заднюю дверь и через темный двор прошла к сараю. Вытащила из кармана ключ, открыла висячий замок, вошла, закрыла дверь за Улло и посветила фонариком.
У поленницы стояли рядом два велосипеда. На каждом по узлу, пристегнутому ремнями к багажнику.
«Что это?..» — спросил Улло.
«Один — твой, а другой — моего отца…» — сказала Марет.
«Вижу, — ответил Улло, — но для чего?»
«Мне кажется, — сказала Марет, — они могут нам пригодиться…»
Улло произнес, вдруг сообразив, что он даже не успел подумать о том, что будет дальше: «Зачем? У правительства три грузовых машины. Для доставки на берег».
Марет возразила: «Ты ведь не министр. Хотя — откуда мне знать?.. Но можно предположить, что на три машины наберется в три раза больше людей, чем они могут вместить. Так что — я сложила кое-какие пожитки и накачала шины…»
«А место в лодке?» — спросил Улло.
«Может, нам повезет, — прошептала Марет. — Тебе нельзя здесь оставаться…»
Улло прижал к себе Марет. Уткнулся носом в волосы жены, пахнущие ромашкой, и услышал: откуда-то с севера, возможно с Пальяссааре, доносятся беспрерывные взрывы. Там, в ночной темноте, отступающие немцы взрывали какие-то здания и склады. Улло подумал: если Марет решила, значит, так тому и быть… Но чтобы это действительно удалось, чтобы мы живыми переправились через море… Он отпрянул от нее и хрипло и как-то слишком громко сказал:
«Чтобы ты знала: за три дня до того, как мы с тобой расписались, я ходил с розами свататься к Лии. И получил отказ».
Наступила пауза. Улло подумал: если бы я от нее не отпрянул, чтобы собраться с духом для такого признания, я бы почувствовал, она окаменела. Но теперь я этого не ощущаю…
Спустя мгновение Марет прошептала: «Лия давно в Германии. Почему ты вдруг вспомнил об этом?..»
Улло объяснил: «Для того, чтобы это было высказано. Чтобы открыта была чистая страница. Чтобы нам повезло…»
Когда они вернулись в дом и когда Улло в постели, рядом с Марет, сквозь утихающее биение крови снова услышал взрывы, доносившиеся с Пальяссааре или из Военного порта, ему вдруг пришло в голову: Господи — он ведь так и не поведал Марет о Наде Фишер! И теперь, после того, что произошло и что, по мнению Марет, должно было стать знаком великого прощения и предвестием великой благодати, совершенно немыслимо рассказывать. Даже несмотря на то, что из-за этого, из-за невозможности открыть чистую страницу, как он сказал, их побег, может, не удастся. Например, если они даже доберутся до берега, в Пуйзе, или еще куда-нибудь, они не поместятся в лодке. Или они сядут в лодку, но она вместе с ними пойдет на дно.
