Полет кроншнепов - [84]

Отец порой не стеснялся в выражениях, особенно когда злился.

— По-моему, нам лучше уйти, Варнаар. Надо будет как-нибудь всерьез поговорить об этой семье в церковном совете, — сказал Вейнхорст.

Он встал. Варнаар положил руку ему на локоть.

— Мы еще не закончили, — сказал он.

— Чуть не забыл, — спохватился Вейнхорст и снова сел. — Я подам вам пример и помолюсь.

С этими словами он сложил руки и закрыл глаза. Когда он начал молиться, я услышал с улицы голос сестренки. Она барабанила кулачком по почтовому ящику. Почему нам не дают ключей? — подумал я. Голос Вейнхорста заглушил стук сестренки.

— О всесущий Господь наш, чей суровый приговор укарал потопом закоснелый в безверии и нераскаявшийся мир и чье беспредельное великодушие спасло и уберегло лишь сохранившего веру Ноя и восемь его ближних. К Твоему лику смиренно обращаем мы взор. Мы, Господи, дети тьмы, но Ты вывел нас к свету, заключил с нами союз и одарил его силой, когда заставил слугу своего, Абрахама Кёйпера, основать Свободный университет. Сделай так, о Боже, чтобы не пренебрегли мы легкомысленно этим даром рук Твоих, но направь нас, каждого по-своему, путями Твоими и приведи нашего юного брата в Твой храм в Амстердаме. Господи, прости нам прегрешения наши и научи нас вновь внимать слову Твоему, — слову, которое учит, что дети — благодать Божия, что благословен тот, кто дает, а не тот, кто получает.

Сестренка позвонила. Голос Вейнхорста чуть дрогнул.

— Господи, просвети разум наш, чтобы могли мы узнать пути Твои и заветы.

Сестренка снова нажала на кнопку. Пусть звонит, подумал я, и молитва Вейнхорста потонула в заливистых трелях. Я уловил еще несколько слов: закоснелые, безбожные, грешные, аминь. Едва он кончил, я побежал к входной двери и впустил сестренку.

— Мы молились, — сообщил я.

— А-а, — протянула сестренка. — Почему?

— Они уже уходят.

— Значит, кончили?

— Похоже.

Из гостиной донеслись громкие голоса. Показался брат Вейнхорст, а за ним, словно собачка на поводке, брат Варнаар. Прошаркали по коридору. Оба разом надели шляпы. Входная дверь была еще открыта: я только что впустил сестренку. Они исчезли, не сказав ни слова, я проводил их взглядом. Варнаар шел за Вейнхорстом. Когда они были почти на углу, Вейнхорст обернулся и что-то рявкнул Варнаару. Но, увы, слов я не разобрал, потому что в этот момент отец крикнул из комнаты:

— Сейчас же закрой дверь! Я хочу проветрить, чтобы от них и духу не осталось!

ЛОШАДЬ В ПОГОНЕ ЗА ЯСТРЕБОМ >(Перевод С. Баженова)

Промчавшись по деревянному мосту, поезд неожиданно сбавил скорость. За речкой, протекавшей вдоль железной дороги, раскинулся небольшой луг, так ярко освещенный, точно солнце направило сюда все свои лучи. На самой середине этого луга, в ослепительном солнечном пятне, неуклюже топталось какое-то животное. Но свет бил прямо в глаза, и я сперва никак не мог разглядеть, что же там происходит. Только когда поезд плавно повернул и солнце оказалось с другой стороны, я увидел, что это лошадь, которая неторопливой рысью бежала за ястребом. Лениво помахивая крыльями и почти не поднимаясь над травой, птица летела медленно, но все-таки не давала себя догнать. Похоже было, что побеги лошадь быстрее, и ястреб легко сможет улететь. Почему же не улетел до сих пор? Лошадь между тем, опустив голову, замешкалась и отстала. Ястреб тотчас сложил крылья и просто побежал по траве между кустами. Нет, все-таки это походило на погоню: лошадь упорно следовала за птицей. Но вот она перешла на прежнюю рысь — птица сразу расправила крылья и неуклюже заторопилась. Уж не был ли ястреб ранен? Но если лошадь хотела догнать его, почему же она не бежала еще быстрее? К чему эти полупреследование и полубегство? Опушка леса уже близко: вот-вот ястреб и лошадь скроются из глаз. Я украдкой покосился на тормозной кран, но, еще раз обернувшись к окну, заметил, что как раз в этот миг лошадь догнала ястреба. Она мотала мордой прямо над птицей, то и дело касаясь ее спины, но делала это так бережно, что о нападении не могло быть и речи. В этот момент лес скрыл их от меня, и я без дальнейших приключений продолжил свою поездку на трехдневный конгресс по поведению животных.

Но позднее в тот же день, когда мы прибыли в немецкий университетский городок, я невольно вновь и вновь вспоминал о ястребе. Здесь собрались специалисты по поведению животных, однако никто из присутствующих не сможет объяснить мне, почему лошадь сначала настойчиво преследовала ястреба, а потом, догнав его, выказала самые миролюбивые намерения. Никого это не заинтересует: беглое, незначительное наблюдение, его нельзя воспроизвести, нельзя проверить экспериментом. Мне не с кем поговорить об этом даже сейчас, на неофициальной встрече участников конгресса, слегка перегрузившихся немецким пивом.

На улице вдруг зашумел дождь. Опоздавшие, вероятно, уже не придут. Кому охота выходить на улицу в такую собачью погоду? Я посмотрел на моего давнишнего сослуживца К. Он, как всегда в подобных случаях, уже обхаживал участников конгресса. Льстиво втираться в любой разговор, поболтать с каждым из присутствующих, всегда читать один и тот же доклад, снабдив его новым, злободневным названием, — вот его метод добиваться известности. К счастью, он так увлекся разговором с другими этологами, что не заметил, как в ресторан вошли еще четверо насквозь промокших гостей. Отважились-таки выбраться из гостиницы в самый дождь. Они подошли ближе — трое мужчин и одна женщина, скорее девочка. На ней даже плаща не было: красный жакет и темная юбка промокли насквозь. Еще более мокрыми были ее темные волосы, они облепили голову и висели спутанными прядями. Она попробовала улыбнуться, но с бровей посыпались последние дождевые капли, и она встряхнула головой. Затем прошла мимо меня, и все четверо сели за один столик. Я видел ее только в профиль. Странное дело: ее лицо ничем особенно не привлекало меня, и все-таки я почему-то не отрываясь смотрел на него. Не потому ли, что, промокнув насквозь, она выглядела так трогательно? Иногда мне казалось, будто я вижу, как она вздрагивает от холода, и я думал: «Шла бы ты обратно в гостиницу, а то еще простудишься здесь на сквозняке». Но она не уходила, волосы ее постепенно высыхали, становились пышнее и все больше закрывали ее профиль. Следить, как ее черты мало-помалу скрываются от меня, было почти так же мучительно, как видеть, что она дрожит. Шло время, и я все больше замечал второе и все меньше — первое; наконец мне стало до того жаль ее, что я решил уйти. Незачем больше оставаться здесь, я давно уже не слушал, о чем говорили за моим столиком, и тем более не вникал в нелепые россказни моего коллеги К., который знает меня уже пятнадцать лет и поэтому присвоил себе право всюду выставлять меня лгуном. Однако я продолжал сидеть в надежде еще раз увидеть лицо девушки — сейчас его обрамляли локоны просохших волос, и, вероятно, оно выглядело совершенно по-другому, — но мне это никак не удавалось, она ни разу не повернула голову в мою сторону и ни разу не переменила места. Пришлось встать из-за стола и медленно пройтись по залу, чтобы взглянуть на нее. Ее лицо почему-то разочаровало меня. Может, потому, что, когда я обходил соседние столики, она наклонилась вперед.