Полет кроншнепов - [50]

— Alles belegt[14].

— Alles belegt, Entschuldigung [15].

— Besetzt, Wiedersehn [16].

— Heute abend alles belegt[17].

— Kommen Sie später[18].

Оставалось ждать, когда все эти люди наконец угомонятся, другого выхода не было. И я принялся бродить по темным улочкам и переулкам, пока не оказался невзначай в самой гуще праздника. Музыканты надували щеки, словно не замечали вокруг себя беззаботного, буйного смеха вперемешку с шумом множества голосов, звуки тускло поблескивающих медных инструментов тонули в этом гвалте, и оркестр здесь был слышен, пожалуй, хуже, чем давеча возле речушки. Все ходили дружными компаниями, лишь я гулял сам по себе. И никому не было дела до моей персоны, словно меня и не существовало. Будь то обычный вечер, кто-нибудь из прохожих, возможно, и обратил бы на меня внимание. Однако сейчас (и причиной тому было спиртное — лица мужчин раскраснелись, а женщины рассыпались воркующим бисерным смехом) меня просто не замечали. С тем же успехом я мог там и не появляться. Я превратился, как часто снилось мне в детстве, в прозрачное существо. Я выходил на запруженную людьми площадь, но никто меня не видел, потому что я был из стекла. Этот сон раньше пугал меня, сейчас же, наяву, он вселял в меня радость — что само по себе тоже было страшно — гораздо более сильную, чем, по идее, можно было бы ожидать. Пьяные натыкались на меня и спокойно шли дальше, будто ничего не произошло. Было довольно прохладно, я вдыхал почти по-зимнему колючий воздух и несколько раз даже зябко вздрагивал, но прогулка согревала душу. Чувство голода давало о себе знать, только и оно исподволь приобретало беззаботно-игривую окраску: я — это я, я был бы в большей степени я, если бы на мне не было этой одежды, она, рассуждая строго, не относится к моему «я», лишь скрывает его. Я ощутил прилив неведомой уверенности, я был неуязвим; даже неразлучный спутник, мой навязчивый невидимый соглядатай — подсознание — не в силах теперь внушить мне страх, потому что если я и умру, то не я уйду в небытие, а мир прекратит свое существование. Мое «я» есть непреложно-вечная истина, единственно верная, все окружающее — химера, и существует оно лишь постольку, поскольку я этого хочу, в моей власти уничтожить его в один момент. Вот передо мной дома, люди, но все это другое, чужое, чуждое феномену моего «я», творящему самого себя независимо от окружающего его «не-я». Существует лишь одно противопоставление: «все остальное» и «я».

Более полутора часов я толкался среди людей, которые не замечали моего присутствия, как вдруг увидел пустой столик на одной из террас и решительно занял место. Ко мне никто не подошел; кельнеры сновали туда и сюда, но, казалось, просто не замечали меня. Я в свою очередь не старался привлечь их внимание и продолжал сидеть, не видимый никому. Сколько помню себя, я никогда не был так одинок, как сейчас, и поэтому мной овладело это странное, впрочем, лишенное всякого намека на депрессию состояние, когда человек плачет от радости или смеется от горя, становится творцом собственного неистового счастья или ввергает себя в пучину безысходнейшей печали, иными словами, когда в душе неожиданно перехлестываются самые противоположные настроения. Когда официант наконец подошел ко мне, я не смог произнести ни слова, лишь молча показал в меню какое-то порционное блюдо и бутылку белого вина, но официант понимающе кивнул, точно мы с ним были соучастниками заговора и он заранее знал — слова здесь ни к чему, они способны лишь омрачить эфемерную прозрачность блаженного просветления в моей душе; я был ему благодарен и позднее, когда он появился с заказом и так же безмолвно поставил его передо мной. Я решил начать с вина, мне хотелось, чтобы мое настроение обозначилось более отчетливо и рельефно, ведь действие алкоголя подобно свету, вспыхивающему в темном помещении: он ничего не меняет в расположении вещей, лишь помогает увидеть их порядок. Передо мной мелькали фигуры людей, все более веселых и шумных, а я пытался разглядеть их сквозь наполненный бокал и был беспредельно счастлив, оттого что никто здесь меня не знает, некому заговорить со мной, никто не станет ждать от меня участия в делах, которые любое животное посчитало бы ниже своего достоинства.

ОБЛАКА

Ранним утром следующего дня, снова очутившись у ручья, я увидел старую знакомую: деловито насвистывая, оляпка без устали носилась над пенистой стремниной, а на берегу среди пожелтевших стеблей тростника, пугливо озираясь по сторонам, бродил травник. Заметив меня, он поспешил на своих бледно-зеленых ножках к спасительным зарослям. Тогда я замер на месте, и немного погодя он появился снова, осторожно ступая по крохотным лужицам, видимо оставшимся здесь от разлива. Он то и дело черпал клювиком воду в надежде чем-нибудь разжиться.

— Напрасно, все равно ничего не найдешь, — чуть слышно шепнул я, и он будто разобрал мои слова, потому что сразу же исчез в тростниковых зарослях. В последний раз я взглянул на неутомимую оляпку, потом включил мотор, и машина понесла меня в страну, о которой мне доводилось слышать так много нелестных отзывов.