Полет аистов - [116]

Такси остановилось на Арминиен-гейт, у берега реки. Центр «Единого мира» расположился в тени моста-автострады. Вдоль тротуара, прямо рядом с лотками бродячих торговцев, из полотна, натянутого на металлические стойки, был устроен навес. Под ним светлокожие европейцы открывали картонные ящики с лекарствами, двигали баки с питьевой водой, раскладывали упаковки продуктов. Центр занимал метров тридцать: тридцать метров еды, лечения, доброжелательности. Дальше тянулась нескончаемая очередь больных, увечных, истощенных людей.

Не привлекая к себе внимания, я устроился за кабинкой, где людям чистили уши, и стал ждать, любуясь трудом этих апостолов лучшего мира. Еще я смотрел, как бенгальцы идут на работу или навстречу своей несчастной судьбе. Может быть, они шли, чтобы перед очередным трудным днем принести в жертву богине Кали козу или чтобы омыться в жирных водах реки. От жары и запахов у меня разболелась голова.

Наконец, в девять часов появился он.

Он шел один, зажав в руке небольшой кожаный портфель. Я собрал все свои силы, чтобы встать и внимательно рассмотреть его. Пьер Дуано-Сенисье был высок и худ. Он носил светлые полотняные брюки и рубашку с коротким рукавом. Его заостренное лицо напоминало кусок кремня. Над высоким лбом с залысинами вились седые волосы, на губах застыла жесткая улыбка, ее подчеркивала резкая линия челюстей, туго обтянутых кожей. Вот он, Пьер Дуано. Пьер Сенисье. Похититель человеческих сердец.

Я инстинктивно сжал рукоять «Глока». Конкретного плана у меня не было, я хотел только понаблюдать за тем, что происходит. Двор чудес наполнялся новыми посетителями. Хорошенькие блондинки в ярких шортах, помогавшие медсестрам-индианкам, подавали компрессы и лекарства с выражением ангельского терпения. Прокаженные и женщины болезненного вида вереницей проходили мимо них, получая свою порцию еды и лекарства и кивая головой в знак благодарности.

В одиннадцать пятнадцать Пьер Дуано-Сенисье собрался уходить. Он закрыл свой портфель, одарил окружающих улыбкой и скрылся в толпе. Я последовал за ним, держась на приличном расстоянии. Он никак не мог заметить меня в этой людской гуще. Зато мне хорошо была видна его высокая фигура, маячившая в полусотне метров впереди меня. Так мы шли минут двадцать. Док, по-видимому, не опасался никаких преследований. Да и чего ему было бояться? В Калькутте его почитали как святого, все восхищались им, и окружавшая его толпа служила ему лучшей защитой.

Сенисье замедлил шаг. Мы пришли в квартал, выглядевший гораздо лучше других. Улицы здесь были широкие, а тротуары не такие грязные. Повернув на перекрестке, я увидел центр «Единого мира». Я пошел медленнее и отстал от Сенисье метров на двести.

К этому часу уже установилась изнуряющая жара. По моему лицу струился пот. Я пристроился в тени, рядом с семейством, жившим, судя по всему, прямо там, на тротуаре. Я сел поближе к ним и попросил чаю — этакий турист, желающий приобщиться к жизни бедняков.

Прошел еще час. Я следил за каждым движением Сенисье, вновь приступившего к исполнению роли благотворителя. У меня дух захватывало при виде этого человека, совершившего столько преступлений, а теперь изображавшего доброго самаритянина. Теперь я в полной мере ощутил двойственность его натуры. Я понял, что каждое мгновение своей жизни — и когда погружал руки в трепещущие внутренности своей жертвы, и когда облегчал страдания прокаженной — он был самим собой. И всегда вступал в борьбу с безумием тела, болезни, плоти.

На сей раз я применил другую тактику. Дождавшись, когда Сенисье уйдет, я подошел и разговорился с несколькими европейками, игравшими здесь в сестер милосердия. Через полчаса я уже знал, что семья Дуано живет в огромном особняке под названием «Мраморный дворец», переданном доктору одним богатым брахманом. Дуано собирался открыть там диспансер.

Я со всех ног помчался туда. В моей голове созрела идея: дождаться Сенисье в Мраморном дворце и разделаться с ним на его же территории. В его же операционном блоке. Я поймал такси и поехал к Салуман-Базару. Полчаса мы с трудом протискивались через толпу по узким улочкам, к тому же не работал клаксон. В конце концов мы попали на настоящий восточный базар. Машина цеплялась за прилавки и складки сари. Люди осыпали нас бранью, солнце палило по толпе неприцельными очередями. Дома постепенно расступались, пространство расширялось и углублялось: мы как будто выбирались из муравейника. Внезапно откуда ни возьмись появился огромный парк, где среди пальм возвышался огромный дом с белыми колоннами.

— Мраморный дворец? — прокричал я таксисту.

Водитель обернулся и закивал, обнажив в улыбке два ряда металлических зубов.

Я расплатился и выскочил из машины. Мне открылось необычайное зрелище, и я просто не верил своим глазам. За высокой решеткой ограды прогуливались павлины и газели. Вход в парк был не заперт. Ни сторожа, ни охранника — меня даже никто не остановил. Я прошел через лужайку, взлетел по ступеням и оказался во Дворце Тысячи Мраморов.

Я попал в большое светлое помещение, выдержанное в серых тонах. Все было из мрамора разных оттенков и рисунков: с розоватыми прожилками и голубоватыми линиями или с небольшими темными вкраплениями — и создавало смешанное ощущение тяжеловесности и холодной красоты. Особенно поражало то, что в зале стояли сотни статуй, белых и изящных, — фигуры мужчин и женщин в стиле ренессанса, словно перевезенные сюда из какого-нибудь флорентийского палаццо.