Поле Куликово - [196]

Знал воевода, что лишь именем всевышнего можно удержать людей в такую минуту от преждевременного шага. Ветер действительно дул в лица всадников, влажные от слез боли, гнева и нетерпения. Полк остался на месте.

Серпуховской словно окаменел на опушке, неотрывно глядя сквозь раздвинутые ветви, как умирают на Куликовом поле русские ратники. Дорого платил враг за смятый фланг рати, за отступление запасного полка. Белые рубашки и кольчуги тонули в нагромождениях темных, синих, полосатых и зеленых халатов, в серой массе кожаных ордынских панцирей… Подъехал Боброк, тяжело дыша, стал рядом, не отрывая глаз от большого знамени и фигурки белого всадника под ним.

— Стоит, родимое…

Тревожно прокричал наблюдатель:

— Смотрите, уж мертвых грабят, нечистые!

В глазах Боброка метнулись рысьи огоньки, словно увидел близкую добычу.

— Бегут!.. Наши бегут!..

Размывая расколотый полк поддержки, обтекая сооружения из больших повозок, тучи ордынцев устремились к лагерю, гоня отдельных бегущих воинов. Огромная масса врагов навалилась на левое крыло большого полка, все сильнее отгибая его в сторону Непрядвы, от этой массы потянулось широкое серое щупальце, охватывая русскую рать с тыла.

Серпуховской в упор глянул на воеводу, тот жестко усмехнулся, поднял глаза к небу. В мутной сини с огромной высоты, будто целясь в ханский шатер на Красном Холме, отлого пикировала пара кречетов.

— Вот нам и знак неба, княже, — буднично сказал Боброк. — Да и ветер, слышь, повернул.

Весь полк смотрел в небо, следя за соколиным полетом, а ветер, как часто бывает на опушке, слабо крутил и тоже подталкивал воинов в спину. Серпуховской миг-другой смотрел в спокойную синь воеводиных глаз, уже понимая, что лучшего момента для удара выбрать было нельзя.

— Бери правое крыло полка и гони тех прямо в Непрядву. Загонишь, не медли — поворачивай за мной. Я же тех ударю, что рать облегают. Коли заминка у меня выйдет — ты подопрешь.

Владимир с седла схватил Боброка в охапку и поцеловал в жесткие усы, железно звякнули золоченые княжеские шлемы. Полк, словно поднятый на воздух багряными крыльями своих стягов, еще безмолвный, вымахнул карьером из-за края Зеленой Дубравы и на всем пространстве поля от Смолки до Непрядвы увидел беспечные спины торжествующих врагов.

Был в великом сражении один момент, когда все остановилось, замерло, замолкло. Даже сцепившиеся в смертной схватке враги отпрянули друг от друга, пораженные тем, что внезапно пронеслось в кровавом воздухе и по кровавой земле. Все обратилось в одну сторону; смертельно раненные воины поднимали головы, пытаясь угасающими взорами проникнуть в глубину багровых сумерек, откуда пришел кованый гул, колебавший поле. Лавина неведомой конницы, горя чешуей доспехов и бросая в очи татар острые, ломкие молнии отточенных мечей, широким крылом огибала Зеленую Дубраву, захлестывала Куликово лоле, как захлестывает берег волна, рожденная проломившимся дном океана. Минуту и другую лишь многотысячный топот идущих карьером коней царил среди безмолвия, но вот порыв ветра разорвал, смыл красный туман, и над серединой блистающей лавы багряно плеснули стяги русского конного полка.

— Слава! Слава! Слава!..

Гром голосов, гром копыт, гром мечей, упавших на вражеские головы, слились в одном нарастающем «ура!», глуша вопли ужаса; тысячи степняков, минуя русский укрепленный лагерь, мчались к Непрядве, надеясь на своих неутомимых коней, которые перенесут через реку в спасительную степь; другие тысячи, обошедшие русскую рать с тыла, не в силах оборотиться назад всей массой, бешено погнали к заросшему лесом берегу Нижнего Дубяка, чтобы набить собой и лошадьми огромный овраг его русла. Позади надежды не было — только беспощадные мечи, копья и шестоперы. Тысячи мародеров, застигнутых на поле за их гнусным делом, не успели даже вскочить на лошадей, они мчались впереди конной лавы, словно стадо сайгаков, гонимое волками; иные же только вскидывали пустые руки, этих не рубили и не кололи, они гибли под копытами, потому что в таких сечах пленных не берут. Лишь несколько тысяч ордынцев, навалившихся на крыло большого полка, попытались встретить мечами конную лавину русов, но бронированные ряды юных московских удальцов разбрызгали их, как грязь, а в спину оборотившимся врагам ударили копья и топоры русской пехоты, и эта волна Мамаева войска, превосходившая числом весь засадный полк, в панике хлынула в сторону Красного Холма. Спешенные срывали доспехи, мчались среди конных, хватаясь за хвосты лошадей и стремена, их били свои, они спотыкались о трупы и щиты, падали и гибли, усиливая общий крик ужаса. В битве страшна всякая паника, но та паника, что внезапно сменяет победные кличи, не сравнима ни с чем, она — смерть войска.

Темник Батарбек с искаженным, словно потрескавшимся липом врезался в безглазое, дико ревущее стадо, бил направо и налево, пронзительно выкрикивая: «Их мало! Их мало!» Нукеры не отставали от своего господина, раздавая паникерам жестокие удары, но никто не поворачивал, никого не пугал волчий взгляд и оскал темника; воинам Орды успело показаться, что броненосная лавина врагов бесчисленна.