Полдетства. Как сейчас помню… - [7]
В тот день я полностью взял реванш за то, что дядя позволил папе рано утром исчезнуть незамеченным. Конечно, я сделал это неумышленно, но месть моя оказалась изощренной и жестокой. Отказать мне в желании увидеть свинок дядя не мог, улизнуть, бросив меня, тоже – иначе пришлось бы объясняться с моей мамой. Даже нецензурно выразиться дядя остерегался: смысла я не понял бы, но мог запомнить слова и потом сослаться на первоисточник. Спасти его могло только чудесное появление свиней, потому что овечки, лошадки и прочие звери меня уже не устраивали.
Бедный мой дядя, ныне покойный… Сейчас я не помню даже, нашел ли ты тогда злосчастный павильон свиноводства с животинами по 400 с лишним килограмм, но сегодня, пользуясь авторским произволом, я спасу тебя. В конце концов, я же помню каких-то свиней, а значит, в тот день или десятью годами позже, но долгожданная встреча все-таки состоялась.
После этой истории вы, может быть, захотите узнать, водил ли я своих детей на ВДНХ? Не поверите, водил. Несмотря на мучительные поиски в далеких семидесятых и сомнительные события и непонятный статус территории в нулевых, я сохранил о главной выставке страны теплые воспоминания. А запах свинарника (а еще больше – овчарни) мне мил до сих пор.
Самое вкусное метро на земле
Было время, когда я точно знал, что помню события каждого дня своей жизни. Ну не совсем с грудного возраста, но когда уже научился говорить – определенно. Честно, мог легко вспомнить каждый день! А потом вдруг буфер переполнился – и все: старое стало стираться, а потом и не только старое, но и то, что мозг счел не очень важным или значимым. И когда память закончилась, я теперь уже тоже не могу вспомнить. Именно поэтому то, как я провел три месяца до отъезда в Германию, для меня теперь загадка. Многие события из более позднего периода просятся заполнить эту лакуну, но уверенности нет.
Так, я не знаю, было это со мной в те три месяца или позже, но я придумал игру в метро. Деревянная палка – обломок какого-то инструмента или игрушки со следами желтой краски – была для меня рычагом машиниста. Кабиной стала щель между стеной и креслом, а роль бесконечно уходящего вперед тоннеля, освещенного светом фар, исполняла стена в полуметре от меня. Я мог часами «гнать» по своему воображаемому бесконечному подземному пути, жужжа и брызгая слюной, иногда прерываясь, чтобы предупредить о закрытии дверей и объявить станции, какие мог припомнить. Не уверен, что в этот момент я мечтал об открытиях и путешествиях, ибо из головы у меня не шло одно – пластиковая обивка вагонов метро того времени. Своим видом пластик напоминал вафельку, и я был уверен – он ее не просто напоминает, это вафля и есть. Невероятно, сколько сладостей пошло на оформление метро! И я постоянно представлял, что вот все отвернутся, а я возьму да отковыряю себе кусочек этой вафельной обшивки. Сейчас эти вагоны тоже иногда попадаются, но уже как выставочные, показательные. Так вот, я и по сегодня вижу не пластик, а огромные площади свежеиспеченных кондитерских штампованных вафель.
Здравствуй, Германия!
Три месяца без папы все же пролетели. Наверняка для мамы они были полны суеты, надо же было как-то подготовить вещи к отправке. Пусть их было немного, но в речи взрослых иногда звучало слово «контейнер», которое в детском сознании было синонимом слова «вагон». Как-то шла коммуникация с папой. Связь явно была недешевой, звонки нечастыми, инструкции – сжатыми и по делу. Дни листались всё быстрее. Заказать билеты, оформить паспорта, упаковать вещи с собой. И вот он, день отъезда! Курица в газете, вареные яйца, хлеб – ничего необычного. Дорога до Германии займет два дня. Будет несколько границ. Ах как это все ново и удивительно!
Поезд. Он не может не нравиться, это всегда волшебное путешествие! Звон стаканов в подстаканниках, черный чай с чаинками (чайных пакетиков тогда еще не изобрели). Немного влажное белье выдавали комплектами – по билетам, заправлять – самостоятельно. По утрам в проходе ближе к тамбурам выстраивалась очередь из заспанных женщин и мужиков в белых майках с полотенцами через плечо. Утренняя гимнастика не практиковалась, но зубы чистили и громко сморкались все.
Граница, самая опасная из них – Брест, выпадала на ночь. Вот где вообще была магия и время останавливалось. По вагонам ходили страшные дядьки и все проверяли: лазили в ниши наверх (куда обычно прятали матрасы), заглядывали под полки, потрошили чемоданы. За окнами ходили такие же страшные – в форме, да еще и с собаками. Паспорта проверяли долго и внимательно. Никто не должен был попасть без разрешения за границу нашей необъятной, никакие товары не могли быть провезены сверх установленной нормы. «Сигареты, алкоголь везете?» И народ, смущаясь, почти без исключения врал, что, мол, нет, разве только для себя, в пределах нормы. Хотя почти все эту пресловутую норму перебирали, ведь водка, сигареты и икра – главные предметы обмена для советских граждан, возможность получить хоть немного иностранной валюты, а значит, прикупить чего-то цветастого, подешевле, но иностранного. Бедные мы были, бедные.
