Полдетства. Как сейчас помню… - [6]
Как же я просил папу, чтобы он взял меня с собой… Умолял, обещал все на свете делать. И ладно бы мне просто сразу отказали, но нет: ответ был какой-то туманный, в стиле «нуможетбыть». Обнадежили. Накануне папиного отъезда я весь вечер сидел с ним рядом, не отлучаясь ни на секунду. А взрослые весело выпивали за столом, отмечали неслыханную удачу. Папа получил распределение по службе в Германию. На пять лет (редкое в советском мире везение). Ну и пусть, что служить придется за колючей проволокой в закрытом военном городке, зато – там. Все равно иногда будет получаться выходить «за границу». Я тогда не понимал этой радости и воодушевления, только чувствовал, что папа уезжает. Уезжает надолго. И меня волновало в тот вечер только одно: утром он должен взять меня с собой.
Беседы закончились, стали стелить постели, кому-то на полу, кому-то на диване. Непростая задача – разместить трех взрослых и ребенка на шести квадратных метрах, половина из которых занята платяным шкафом. Я, конечно, хотел лечь с папой. Причин было две: во-первых, мне и правда хотелось спать рядом, во-вторых, так я его точно утром не упущу. Но меня положили вместе с дядей Володей, потому что с папой легла мама, а для меня места уже не осталось. Дядю я любил тоже и согласился потерпеть без папы (всего-то одну ночь). Лишь бы он меня не забыл взять с собой.
Утром, когда я открыл глаза, постель напротив оказалась пустой. Смятое одеяло, простыня, подушка, которая хранила еще форму папиной головы. Но его самого не было.
Дядя еще спал, но проснулся тут же, потому что мои рыдания были громкими и безутешными. Папа уехал. Он уехал один. И не взял меня. Бросил, а сам уехал. Страшное горе. Я не мог успокоиться долго, очень долго.
Меня, конечно, пытались отвлечь, но одна фраза, которая, по задумке взрослых (кажется, это сказал дядя), должна была меня успокоить, оказалась роковой. Дядя сказал: «Олегден (он звал меня всегда разными смешными именами), да ты брось плакать. Знаешь, папа тебя не взял, потому что ты ночью не с ним уснул, а со мной. Просто обиделся немного и не взял тебя поэтому». Утешительно, да? Получается, папа уехал один из-за меня, из-за моего поведения! Я долго клял себя за то, что согласился в ту ночь спать с дядей. И дядю за это винил тоже.
Итак, папа уехал. Он отправился готовить нашу жизнь на новом месте. За три месяца нужно было сделать многое: получить и обставить квартиру до смешного нехитрым и небогатым скарбом (кровать, шкаф, тумбочка, кухонный стол и пара стульев – все), потом выбить газик, чтобы встретить жену с сыном на вокзале в Берлине, отвезти жену и сына, который не переносил качку и запах бензина, в новый дом (с десятком остановок, потому что малыша постоянно выворачивало наизнанку и никто с этим ничего не мог поделать). Я не помню, обрадовался ли, когда увидел папу на вокзале в Берлине. Не могу сказать даже, долго ли тянулись эти три месяца ожидания. Помню только то самое страшное утро в моем детстве, когда папа, который дал надежду на то, что возьмет меня с собой, утром исчез. Не взял и даже не попрощался. Я не виню его. Просто мне – тогда четырехлетнему мальчику – было очень больно. Мне до сих пор больно вспоминать то утро. И я стараюсь не вспоминать его.
Пожалуйста, в следующий раз возьми меня с собой. Я буду тихо сидеть, все три месяца. Я буду самым послушным и умным сыном. Пожалуйста! Возьми меня с собой. Я очень прошу.
ВДНХ как возмездие
Даже самые страшные трагедии, непоправимые, фатальные, «по-настоящему навсегдашные» в детстве, все же заканчиваются, причем гораздо раньше, чем можно было бы ожидать. Чудом пережив папин отъезд, уже на следующий день я наверняка играл в свои интересные, хоть и не очень разнообразные по сравнению с коллекцией сегодняшних (моих, например) детей игрушки. Конечно, играл.
Память мне подсовывает еще воспоминание о походе на ВДНХ с дядей Володей, что могло быть вполне и, скорее всего, являлось искуплением за ночь, которая разлучила меня с родным отцом.
На самом деле я подозреваю, что тот поход на ВДНХ случился в моей жизни существенно позже, уже в школе, но отчего бы не описать его здесь. В те времена профиль и содержание работы павильонов не менялись, знаете ли, десятилетиями, так что семидесятые или восьмидесятые – та же дружба народов, те же плохо приготовленные шашлыки и липкая сахарная вата, те же свиньи, трактора и золото статуй, – в любой день и год вы приходили поглазеть на достижения народного хозяйства и находили одно и то же.
ВДНХ, как и сейчас, могла похвастаться необъятными размерами. Едва сойдя с главной аллеи, вы рисковали заблудиться. Вокруг начиналось ветвление дорожек и тропинок, и вдруг внезапно возникала громада павильона, словно разбойник прячущегося и внезапно выскакивающего на прохожих из-за деревьев. Тут и там готовилась какая-то еда, и у каждой такой точки топталась очередь. В моем детстве всегда и почти за всем были очереди…
В тот день мы с дядей несколько часов мотались от одной промышленной достопримечательности к другой, и, утомившись довольно быстро от цифр с показателями надоев и урожаев, от блестящих выставочных комбайнов и совсем непонятных механизмов, душа моя возжелала чего-то простого, изначального, вечного. Например, овечек. Ну или свинок. Дядя как раз обмолвился, что на бескрайних выставочных просторах есть не только ракеты, но также и павильоны с животными. Ох, зря он мне рассказал об этом! Потому что следующие несколько часов, пока мозг дяди, и без того вскипавший на летней жаре, не испарился окончательно от моих стонов и причитаний, мы бродили по злополучной выставке в поисках злополучных «свинских» павильонов. Указателей в те времена было немного, карты территории не водилось, про спутниковую систему навигации даже фантасты еще не нафантазировали – и шутить не стану на эту тему. Я сначала мрачно, а под конец уже с откровенными громкими завываниями влачился вслед за дядей по тропам и аллеям. Редкие прохожие давали противоречивые ответы, часто взаимоисключающие. А свиней и баранов все не было…
