Полдетства. Как сейчас помню… - [32]

Шрифт
Интервал

Наступал день отъезда, точнее вечер, потому что поезда к бабушке всегда уходили, когда темнело. Как-то, не иначе волшебством, удавалось поймать такси, туда загружался весь скарб – чемоданы, рюкзак, еще пара маленьких сумочек – вещи на пол-лета, подарки знакомым и родственникам, еда, которую смогли достать и которая (возможно) не испортится за время пути. Купе было роскошью, приходилось довольствоваться плацкартным вагоном. Дорога…

О, романтика советского плацкарта! Торчащие в проходе ноги в носках, на откидных столиках куры в газете, водка, карты, яблоки, отовсюду перегар, смех, анекдоты, шиканье, храп – смесь звуков и запахов, настроений и состояний. Потом самостоятельное расстилание влажных простыней, дребезжание ложечек в стаканах с подстаканниками, постепенное засыпание большой вагонной семьи. Но часа в три утра нам уже надо просыпаться – выходим! Да поскорее, стоим всего две минуты, а вещей-то сколько! Курящие товарищи, помогите вещи вынести, а то тут дети на руках спят! Несколько безумных мгновений суеты, и вот мы уже на станции Суземка. Улетающий поезд обдает нас ледяным ветром и скрывается вдали. Запахи железнодорожной станции, далекие, механические какие-то звуки, но вскоре – тишина… Это не конечная, пересадочная. Следующего поезда ждать три часа.

Кто-то из нас, детей (не я), обычно не мог побороть сон, и его (ее) перекладывали либо на руки маме или папе, либо на жесткую скамью с гнутой спинкой, которая юным и легким жесткой не казалась. Я же какое-то время под присмотром папы исследовал незнакомое и удивительное пространство полустанка.

Фонари вдоль длинного пустынного перрона горели тускло-желтым, в их свете вились редкие мошки. Некоторые комарики, очевидно уставшие от «танца света», садились на кирпичную стену и заканчивали свою жизнь этой же ночью, если оказывались в зоне досягаемости моей ладони. Папа любил рассказывать о случае, когда мы оказались на этой же станции год спустя и так же бродили вдоль перрона. Подойдя к стене и не увидев даже следов комариных трупиков, я поинтересовался, где же мои многочисленные жертвы. Не забыл…

Где-то сонно кудахтали квочки. Воздух был упоителен и пьянил. Свежесть, запахи трав и немного железной дороги, навоза… И опять свежесть, много небывалой свежести ночи. Не передать ощущение от того воздуха! Какой он был сказочно вкусный.

Но четыре утра – все же испытание даже для очень пытливого ребенка. Становилось зябко, глаза начинали слипаться. Укрывшись папиной курткой (родители всегда готовы пожертвовать тем, что и самим бы пригодилось), я пристраивался на жесткой лавке, подтягивая ноги к подбородку, чтобы согреть и их. Проваливался в сон быстро, как выстреливал в иное измерение. И тут же чувствовал, что меня тормошат за плечо – пора ехать дальше. Ну зачем, куда… Пытка просто.

Мы загружались в мотовоз и ехали еще полтора-два часа. По мере приближения к Белой Березке папа на глазах молодел и оживлялся. Позже мама отмечала, что даже волосы у него виться начинали, а сил прибавлялось без края! Он радовался сам и веселил нас, рассказывая истории о том, как сейчас вся Белая Березка готовится к нашему приезду. Как сосед Виктор заклеил гармошку и ждет на станции, чтобы встретить нас частушками. А баба Лида в торжественном праздничном платочке стоит с пирогами и блинами. Как соседские мальчишки Мишка и Сашка гоняют кур по двору, чтоб не гадили под ногами у долгожданных гостей. А Лешка, друг со второго этажа, приготовил пакет яблок… В общем фантазия его била фонтаном и мешала нам спать. А потом вставало солнце, и было уже и вовсе не до сна.

Проснувшись, я философствовал: «Пап, вот электровоз возит электричеством. Паровоз возит паром. А мотовоз? Он что, матом возит?» После секундной паузы на осмысление, все купе сотрясал взрыв смеха.

Мы подъезжаем к станции. Я прижимаюсь к стеклу, ожидая увидеть демонстрацию в нашу честь. Но народу негусто, нет шаров и транспарантов. Зато стоит в белом с цветами платочке улыбающаяся баба Лида. Высыпаемся из вагона и попадаем в ее объятия. Я вдыхаю знакомый бабушкин запах, трусь о кофту, ею же самой связанную, и растворяюсь в лете и понимании, что впереди у меня еще бесконечность отпуска в деревне, открытия на каждом шагу и будет все-все, что только я люблю в этой жизни.

Дороги отпуска на время заканчиваются, начинается сам отпуск. Первая его часть, «на Березке». Мое детское счастье. Привет вам, маленький я, то лето и все люди и события в нем!


Дульсинея и счетные палочки

Давно замечено, что с каждым новым днем рождения мы чего-то лишаемся. Приобретаем, понятное дело, тоже: взять хотя бы подарки, которые становятся все дороже, – но потери все же есть, увы. Причем с годами начинаешь понимать, что они ощутимы и уже не компенсируются сюрпризами, тостами и вкусными блюдами во время застолья. Искренность восприятия, подвижность суставов, гладкость лба, свобода, да мало ли что еще потихоньку покидает нас с течением времени.

В моем полубеспризорном детстве наступил момент, когда на горизонте замаячила школа. Впервые она дала о себе знать невинной экскурсией на праздник к немецким сверстникам. В соседний городок мы, шести-семилетние русские дети военного городка, направились на автобусе под чутким надзором нескольких родителей. О! И попали в абсолютно необычное, доселе невиданное место! Все было другое. Чистый спортзал с мячами, шведскими стенками, козлами (не теми, что жили в нашем городке в мини-зоопарке, а фантастическими, спортивными). Дети в красивой форме, которой я до этого не видел никогда, на многих были красные и синие галстуки. Ну и конечно же, еда… Детей кормили прямо в школе (!) чем-то вкусным, и брали они это всё сами! Вас не завораживает? А попробуйте представить себя аборигеном, который попал в цивилизацию, – вот примерно так себя чувствовали в тот день мы.


Рекомендуем почитать
Индивидуум-ство

Книга – крик. Книга – пощёчина. Книга – камень, разбивающий розовые очки, ударяющий по больному месту: «Открой глаза и признай себя маленькой деталью механического города. Взгляни на тех, кто проживает во дне офисного сурка. Прочувствуй страх и сомнения, сковывающие крепкими цепями. Попробуй дать честный ответ самому себе: какую роль ты играешь в этом непробиваемом мире?» Содержит нецензурную брань.


Голубой лёд Хальмер-То, или Рыжий волк

К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…


Боги и лишние. неГероический эпос

Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.


Княгиня Гришка. Особенности национального застолья

Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).


Блаженны нищие духом

Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!


Крепость

В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.