Полдетства. Как сейчас помню… - [17]
Ох, родители, больше думайте о детях, старайтесь понять, что для них ценно и значимо. И извиняйтесь перед ними иногда. Хотя бы годы спустя. Даже если вас уже нет… Хотя, конечно же, я вас прощаю. За все и сразу.
Но лимонку жалко, красивая была вещь.
Существованием осколочной гранаты Ф-1 мы, кстати, обязаны одновременно французам с их F-1 образца 1915 года и англичанам и их гранате системы Лемона. Отсюда и названия – Ф-1 и лимонка. Солдаты иногда ласково называли ее Фенюша.
Заворожившие меня грани на корпусе появились не просто так: они сделаны для удобства метания гранаты (мой папа как раз и закинул ее на положенные 25-30 метров уверенной рукой) и чтобы солдатам было сподручнее крепить ее на растяжку в качестве противопехотной мины. Осколки от такой малышки разлетались на 200 метров, задевая все живое в этом радиусе. Нам очень повезло, что не довелось увидеть эту красотку в действии. Иначе горшок с луком точно бы пострадал.
Темные облака детства
Большинство неприятных событий детства со временем растворяются, осветляются или плавно погружаются на дно воспоминаний, переставая существовать в этом мире и проявляя себя разве что через неврозы или по-шпионски всплывая в подсознании, влияя на взрослую жизнь. Сохраняется хорошее и яркое. Но некоторые события так и остаются вечно висящим где-то в зоне видимости черным злым облаком и никогда не стираются из памяти полностью. Конечно же, у меня тоже есть такие. Из сегодняшнего дня беды и горести того времени, возможно, кажутся незначительными, легко решаемыми и даже выдуманными (или наоборот, сулящими интересные возможности и приключения), но в тот момент вселенная рушилась и часы жизни, казалось, отмеряют последние секунды.
Как-то раз мы с мамой «отправились в Германию» – выехали из нашего военного городка в какой-то ближайший немецкий. Вообще-то, наших офицеров можно было отпускать из расположения части без опаски: денег особо не было, так что надолго задерживаться на чужой территории ни у кого из наших (советских) граждан причин и возможности не было. Но иногда удавалось скопить некоторую сумму, и тогда начиналась оргия шопинга. Цель его состояла в том, чтобы закупить предметы роскоши того времени: хрусталь, болоньевые плащи, капроновые колготки, ну и подобное. Что-то брали для себя, чтобы «быть как люди, как все нормальные», а что-то на продажу или на подарки в Союзе. Так делали все, иностранные товары были понятной и желанной валютой. Иногда с собой зачем-то брали детей, для которых поездка была истинным праздником. Детских площадок или развлекательных центров, куда нас можно было бы скинуть, как это теперь практикуется, тогда не было, и мы просто паслись рядом с родителями на свободном воздухе Германии. Ну и конечно, получали за это восхитительные сосалки на пластиковых палочках, мороженое (у нас сейчас творожные сырки так заворачивают), жвачку, так что дело того стоило. А еще можно было поглазеть на коробки с солдатиками (а также индейцами и ковбойцами), даже в руки взять – они там в открытом доступе лежали (дикие люди!). Если повезет и родительское настроение будет в плюсе, то можно даже поканючить и выпросить одного-двух резиновых человечков – тогда вообще праздник! Но придется подождать настроения и удобного момента – это мы уже и тогда понимали. Свое счастье нужно взрастить, подкараулить, прикормить и не спугнуть.
И вот я гуляю за маминой юбкой, выжидаю подходящий момент, смакую сосалку, кручу головой по сторонам и вдруг понимаю – а ведь я остался один! Мамы нет нигде, а я стою, маленький, ниже всех вокруг, посреди магазина, в котором никто, вообще никто не говорит по-русски! И тут-то накатило осознание – я пропал… И даже заорать не смог, потому что грудь сдавило. А слез вдруг оказалось так много, что они, хлынув поначалу безудержным потоком, вдруг остановились. Меня сковало ужасом! Я не знал, что делать.
Я пропал.
Я стал испуганной тенью и бледным воспоминанием о жизни, я простился со всем, что у меня было, даже неприятным, потому что представить не мог, как буду жить в этой незнакомой стране без знакомых людей и любимых родителей. Я замер в межжизнии, в остановленности, в холодном аду, который вдруг проник в мое маленькое тельце и парализовал меня.
Я пропал.
Пристроившись к какому-то взрослому (немцу, чужому, но в тот момент мне было все равно), который навалился всем телом и открыл непреодолимую стеклянную дверь супермаркета, я оказался снаружи. Прохладно. А ведь мне теперь придется жить на улице (в этом у меня сомнений не было). Вот как они могли?! Кто они? Да все они!
Я пропал.
Я стоял и всем-всем внутри себя ощущал, что жизни больше нет, что она кончается прямо у меня на глазах и никакого «дальше» уже не будет, и то, что сейчас я вижу, – это всё! Потому что раз мама пропала, то я абсолютно точно пропал.
Вечность прошла в этом ощущении? Или секунд тридцать, как утверждала мама потом?
Я так и не закричал еще к тому моменту, когда она с пакетами боком протиснулась в ту же самую стеклянную дверь и как ни в чем не бывало сказала: «О, ты уже сам вышел! Ну что, пойдем?» И мы пошли. Я держал ее за юбку, как мамонтенок из мультфильма, чтобы она снова не потерялась. Проглотив и подавив в себе и крик, и слезы, и страшную гримасу ужаса. «Пойдем…»
