Полдень, XXI век, 2012 № 06 - [18]
Какое-то время они с пильщиком жахали костями, кто громче. Фиников морщился от звуков, и это Стрипкина радовало.
– А мы «три-два»!
Бах!
– А закрываю «пустышкой»!
– А еще «двоечки» у кого есть?
Бах!
Фиников грустнел, растерянно заглядывая в ладонь.
«Не везет, да? – думалось Стрипкину. – Ах, как не везет!» Смех распирал его. Пришлось даже покашлять в кулак, будто мошка попала в горло. Ну а как тут без смеха, если брови домиком, нос повис.
Оби-идели…
– А «рыба»!
Стрипкин вбил кость, заканчивая игру.
У него еще оставалась доминоха на шесть очков, у Жирняева в сумме вышло восемь, у Финикова – все восемнадцать.
– Увы, – развел руками Стрипкин.
Фиников посмотрел на него с изумлением:
– Я проиграл?
– А что тут такого?
– Просто…
Фиников замолчал и, хмурясь, стал собирать кости в пластиковый пенал.
Небо потемнело. Ветер качнул деревья. Пильщики попрощались и потопали через двор к гаражам. Жирняев с Бунявичусом тоже как-то торопливо смылись.
Стрипкин повертел в пальцах забытую кость.
– Нет, ты скажи, – решился он, помолчав для приличия, – чего это все вокруг тебя танцуют?
Фиников мотнул головой.
– Вовсе и не танцуют…
– Ну я-то вижу! – осклабился Стрипкин.
– У меня – свойство, – глянув исподлобья, сказал Фиников. Отобрав кость, он мягко опустил ее в пенал.
– И что за свойство?
– Ну…
Толстяк смутился.
Стрипкин, разыгрывая дружелюбие, потрепал того по плечу:
– Да не жмись ты!
Ему думалось, не иначе он какой-нибудь дефицит достать может. Или связи у него есть среди городского начальства.
Ну а какое еще свойство-то?
– Я могу… – Фиников зачем-то снова высыпал домино. – Я могу устроить конец света.
– Что?
Стрипкин не расхохотался только потому, что Фиников не позволил себе и тени улыбки. Кости на столе под толстыми пальцами выстроились в букву «X».
Вот честно, знак для бомбометания.
Стрипкин даже наверх посмотрел, в пасмурность, не целится ли оттуда бомбардировщик. Прямой чтобы наводкой – бэмс!
– Чего-чего?
– Ну, может произойти… от меня… конец света…
Фиников засопел, снова укладывая домино в пенал.
– Не, погоди. Тебе что, знак был?
– Нет. Просто знаю.
– И они все поэтому?.. – показал рукой на дома Стрипкин.
Фиников кивнул.
– А-а-а… – протянул Стрипкин. – Ну-ну.
Конечно!
От злости мысли крошились в мелкое крошево. В голове оставались какие-то междометия одни и скрежет зубовный.
Ах. Что ж. Цэ-цэ-цэ.
Стрипкин мерил шагами комнатку. Диван – окно. Окно – диван.
Стрипкин был в брюках и рубашке, в галстуке в кои-то веки. Сходил, что называется, поженихаться!
Ах ты ж! Вот. Сука какая.
Шевелился тюль. В хрустальной пепельнице тлела сигарета. Чуть слышно пиликало радио.
Кулаки чесались.
В рожу бы круглую. В умильную, в ехидную рожу. Н-на!
День воскресенья переходил в вечер.
Стрипкин чувствовал себя покинутым и безмерно одиноким. Он сел на диван и долго смотрел в одну точку, там, где тюль цеплялся за форточный крючок.
Мысли как-то организовались.
Он горько подумал: «Предпочла!» и рванул узел галстука.
И что с того, что он был моложе?
Попробуй откажи Финикову, сразу ж молния небесная, конец света, не дай бог! Какой-то дикий гипноз. И верят же!
Даже вот Машкова…
Уводящий его, ну, почти его, Стрипкина, женщину самодовольный Фиников встал перед глазами. Как они под ручку-то!
В даль фонарную!
Стрипкин дернул горлом и понял, что без выпивки сегодня никак. Душа требовала короткого забвения.
Только еще б не в одиночку!
Жирняев принял Стрипкина как родного.
Собственно, Жирняев и так на лицо был любитель выпить: губы мокрые, глаза стеклянные, сосудики на носу– что ж не обрадоваться двум по ноль-пять?
Третьим позвали Бунявичуса. Тот по телефону поотнекивался, но пришел.
Разливали, пили, закусывали пластинками «докторской» колбасы. Рюмочный звон плыл как колокольный.
– Вот Машкова, – сказал Стрипкин после, – ведь хорошая же женщина, неглупая, а туда же…
– Куда? – спросил Бунявичус, выставляя локоть на стол.
– К Финикову.
– Ты Финикова не трожь, – поводил пальцем Бунявичус, – он такой человек…
– Какой? – навалился на стол Стрипкин. – Какой человек?
– Чес-слово, – сказал Жирняев, – он хороший, только с ним надо осторожнее. Об-хо-ди-тель-нее.
– Да что вы вокруг него!
– Т-с-с! – Бунявичус залепил себе губы куском колбасы. – Не надо ветру… всуе…
– Что? – оскалился Стрипкин. – Конец света он нам устроит? Этого боитесь? Зассали какого-то конца света?!
– А ты представь, – Жирняев стеклянными своими глазами уставился Стрипкину в переносицу, – раз – и тьма. Конец. И ни тебя, ни меня…
– Ни Машковой, – добавил Бунявичус.
– О-о! – Стрипкин запустил пальцы в волосы. – Откуда вы знаете, что он будет, этот конец? Он вам всем внушил, а вы и рады. А он – пользуется! Вы разве не видите? – Он повернулся к Бунявичусу. – Пользуется! Это же спектакль!
– А ты бунтарь, да? – прищурился Бунявичус, и его холодное лицо сделалось брезгливым. – Тот, которому в любом обществе неуютно? Которому главное – разрушить все…
– Да не разрушить! Глаза раскрыть!
Жирняев недоверчиво фыркнул. Бунявичус просто махнул рукой.
Стрипкин хотел сказать, что он здесь недавно, но видит, как они все крутятся вокруг Финикова, как мухи над известно чем, что его просто с души воротит от того, что один подчиняет себе всех каким-то там своим «свойством», что вполне приличные женщины…
