Полдень, XXI век, 2012 № 02 - [43]

Из хрипящих динамиков диктор городской радиостанции обстоятельно знакомил нас с последними терактами в Испании. Потом огласил местную милицейскую сводку за сутки. Столько-то ограблений, краж, автоаварий. Найдены две жертвы бродячих стоматологов, как всегда, свидетелей нет.

Если бы я был плотником, у меня была бы собственная мастерская, и там я вырезал бы из отлично просушенных березовых чурочек затейливые ложки и черпаки, тонкие, почти прозрачные чаши, завораживающие структурой дерева, и пахучая стружка сыпалась бы мне на колени из-под остро заточенного резца.

Еще я выпиливал бы лобзиком кружевные наличники для окон дачных домиков, послушным рубанком стругал бы бруски и тщательно полировал наждачной бумагой, а потом собирал из них оконные переплеты или сколачивал садовые скамейки с изящно изогнутыми спинками…

Я почувствовал чей-то пристальный взгляд. Это был тот тип с остановки. Он смотрел на меня. Прямо в глаза. Несколько мгновений он не отводил взгляда, потом ухмыльнулся и больше уже не смотрел в мою сторону.

Автобус остановился у ресторана «Собачьи Уши». Бронзовая табличка на углу извещала, что в этом здании в апреле 1921 года располагался штаб революционных сил, которыми руководил большевик Опарин, в июле того же года сожженный в топке японского миноносца.

В приоткрытую на крыльцо дверь была видна задумчивая мордочка проститутки лет девятнадцати. В ожидании клиентов она курила, равнодушно глядя на дорогу и проезжающие мимо машины.

Последний раз в этом кабаке я был лет семь назад. Меня затащил туда одноклассник, с которым мы не виделись с окончания школы. Дело было в феврале поздно вечером и мы дико замерзли. И тогда он предложил пойти в ресторан.

Свободных мест не было, у дверей стояла толпа, но одноклассник оказался завсегдатаем «Собачьих Ушей».

Нас усадили за чей-то столик, принесли графинчик водки и две тарелки винегрета. Мы тут же выпили и принялись слушать грохочущую музыку местного ансамбля, кажется, это был уже и не ансамбль, в то время все кабацкие лабухи вдруг стали называть себя «группами». Правда, название у них было еще какое-то старое и непритязательное, то ли «Аллегро», то ли «Ореол». Пели они в основном по-английски, и понять, какая именно это песня, можно было с трудом, в основном, не раньше припева. Но хит «Бони М» «Белфаст» они просто порвали. Солист натужно, до жил напрягая шею, отрывисто выхаркивал в микрофон:

– Бэа Фаст! Бэа Фаст! – доводя и так уже беснующуюся пьяную толпу на танцплощадке до наивысшего градуса веселья.

С нас даже не взяли денег, такие друзья были у моего одноклассника в этом кабаке, мы вышли оттуда тепленькие от водки и одуревшие от музыки и вспышек прожекторов, и потом еще долго ходили по заснеженным улицам и разговаривали. Тогда это было совсем не опасно…

Внезапно проститутка побледнела, словно увидела что-то невыносимо жуткое, выползшее из ее ночных кошмаров, давным-давно, казалось, уже позабытых и выжженных солнечным светом. Она, как приговоренная, смотрела на это что-то, поворачивая голову все ближе к автобусу, в котором я сидел.

И когда ее взгляд наткнулся на мои глаза, словно вручая мне эту свою жуть, какой-то человек в белой рубахе, забрызганной кровью, мятых серых брюках и стоптанных сандалиях на босу ногу поднялся на заднюю площадку.

Желтая кожа на его лбу была туго натянута до пергаментной прозрачности, а на худых щеках собралась в глубокие складки, будто он, часами стоя перед зеркалом, изо всех сил оттягивал руками свое лицо вниз, к подбородку.

При его появлении меня парализовал ужас, потому что мне сразу стало понятно, кто это. Я не мог пошевелиться, только сидел, слыша оглушительный гул крови в ушах, и твердил про себя, словно заклинание:

– Правило номер два: не смотреть ему в глаза, не смотреть ему в глаза, не смотреть…

Это был он – Бродячий Стоматолог. Я сразу ощутил его власть над собой, над тремя безмолвно замершими работягами, только что с матерками обсуждавшими свое начальство, да и вообще власть над всеми людьми, можно было только затаиться, спрятать взгляд и надеяться, что он не заметит, не остановится рядом и пройдет мимо, найдя себе другую жертву.

Громыхнув закрывающимися дверьми, автобус кашлянул и тронулся.

Я вдруг вспомнил тоскливые ночи первых месяцев службы в армии, эти бесконечные, пропитанные ненавистью и страхом ночи, когда лежишь на втором ярусе солдатской койки, и слышишь шаги старослужащего, сначала далекие и неотчетливые, но вот уже они рядом, неотвратимые и тяжелые, с металлическим чмоканием стальных подковок на каблуках, специально не привинченных наглухо, чтобы при ходьбе возникал именно такой звук. И ждешь, что сейчас они остановятся возле тебя, и у самого уха раздастся негромкий голос, глумливо растягивающий слова:

– Па-а-адъе-ем, ба-а-аец! Кому, с-сука, лежим, па-а-ше-е-л в бытовку!!

А потом соленая кровь во рту, и тупая боль в затылке, и снова страх, и снова ненависть…

И никто из всего нашего призыва так и не встал, чтобы этому помешать. Никто.

Бродячий Стоматолог стоял рядом с нами. Он выбирал, а мы ждали, раздавленные, но еще не до конца, ведь каждый из нас надеялся выжить, выполняя правила поведения, расклеенные на всех столбах, не убегая, не замахиваясь и не дразня, пытаясь обмануть себя и всех остальных своим деланно-равнодушным видом.