Полдень, XXI век, 2011 № 12 - [21]

Я вымученно улыбнулся себе-инвалиду, тот нахмурился. Я махнул рукой и вбежал на свой этаж. Инвалид что-то растерянно кричал в спину.

Я уже пять раз пытался повеситься. Каждый раз узел в последний миг развязывался. Я даже коленкой ушибиться не могу нормально. Когда я только пришел, прыгнул из окна. Освежился. Инвалида у подъезда уже не было.

Я настолько бесполезен, что даже исчезнуть не могу нормально.

Я заснул прямо на полу.

28 июня, утро

Все нормально. Все нормально.

Только что приходил профессор Кевине. Он не курил. У него не было бородавки. Речь была чистой и внятной.

Профессор извинился за сбой в Машине. Сказал, что мне предоставляют месячный отпуск и премию.

Оказывается, подобная проблема с браком была не только у меня. У того же Кевинса. Одна его бракованная версия успела выступить по телевизору и нагнать шороху. Ребята из Службы Контроля ее нейтрализовали.

Поймали и все мои бракованные версии. Говорят, один долго скрывался в канализации. Всю ночь ловили.

Кевине попил кофе, поел моего сыра. Потом посоветовал мне помыться и откланялся.

Завидую ему очень. Железные нервы у человека.

Ладно. Хорошо, что мои друзья, мои родные, мои любимые, мои коллеги Машину починили. Полис снова в безопасности. Моих отражений в этом мире – в этом флагмане миров – больше нет.

И меня, видимо, тоже нет. Кто я? Я стерильный носовой платок, я пресный хлеб, я абсолютно ровная поверхность. Я идеал, я эталон. И это так грустно, так скучно, так погано, что слов нет.

Один я лучше меня в постели. Он сифилитик.

Другой я – гораздо лучший друг, чем я. Балагур и душа компании. Он алкоголик.

Третий – аккуратный, безукоризненно вежливый. Он инвалид без ног.

Какой-нибудь десятый я наверняка лучше меня делает мою работу.

И все эти мы, кроме меня, болеют, курят, страдают неизлечимыми комплексами.

А сколько их всего? И почему я – лично я, живущий в этом флагмане, мать его, миров, – чувствую себя самым большим неудачником на свете?

Арина Трой Колыбельная для демона

В гневе и прямое становится кривым, в любви и кривое становится прямым.

Вьетнамская пословица

Рассказ

То, что Тан Шо увидела в зеркале, ей совсем не понравилось. Налитые, как коровье вымя, груди. Уродливые, потемневшие окружья сосков, торчащих, как две виноградины. А под ними безобразно раздувшийся живот с черной линией от растянувшегося пупка книзу. Отекшие ноги в мелкую фиолетовую сеточку, которую даже на смуглой коже видно. Вместо лица – распухшая подушка в гадких пятнах. Какая же она стала гадкая! Толстая и неповоротливая, как бегемотиха. А раньше! Ма называла ее «моя тростиночка». Мужчины на нее заглядывались, а теперь кто посмотрит?

Даже доктор А Лье Шо в последнее время только мрачнеет и хмурится, когда ее осматривает. А раньше ласково улыбался, гладил по голове и звал смешным именем – Тан Ня.

Все из-за этого неугомонного ребенка. И зачем она только согласилась?

Подбородок задрожал. Отражение в зеркале затуманилось и расплылось.

Ма шестерых родила (а скольких извела?). Всех от разных мужчин, тех, что ей нравились больше других. Но ни с одним эмбе она столько не мучилась.

Жаль, что ма не будет рядом, когда это случится, тоскливо подумала Шо. Когда ей было грустно и плохо, ма всегда обнимала и пела песню, как в детстве:

Спи крепко, усни, мой малыш.

Мама воды принесет и спину слона помоет.

Если захочет кто посмотреть,

Как она едет верхом на слоне золотом,

Пусть поднимается в гору.

Шо представляла, как ма с распущенными волосами, мерно покачиваясь, едет сквозь изумрудные джунгли на слоне, освещенная теплым золотым светом. Слон задирает огромный хобот, трубит громко и радостно. И все печали и горести уходят прочь.

Ма всегда желала для старшей дочери, своей «яркой жемчужины», лучшей доли, чем тяжелая жизнь портовой проститутки. И когда хозяин дома потребовал, чтобы Тан Шо начала выходить к гостям, ма, отдав все сбережения, купила ей паспорт и договорилась с одним из постоянных гостей – коком, и он взял ее посудомойкой на корабль, идущий в чужую холодную страну.

Приложив руку к животу, Тан Шо прислушалась к ощущениям. Живот напрягся, забугрился, точно в нем роились дикие пчелы. Ох, что-то не так с этим эмбе! Всего-то пять месяцев прошло, а живот огромный! Даже представить жутко, как он будет из нее вылезать. Ну где это видано, чтобы ребенок так пинался, словно у него дюжина ног?

Тан Шо накинула на тело легкую хлопковую сорочку и, бросив презрительный взгляд, плюнула в отражение.

Ребенку такое обращение не понравилось.

Шо охнула, сморщилась от боли, сковавшей одной цепью низ живота и поясницу. Похлопала ладошкой по животу – перестань пинаться, эмбе, маме больно. И прикусила язык, рассердившись на саму себя. Мамой пусть называет другую. Высокую белую госпожу Ля Ли Са – жену доктора А Лье Шо. Смешные у них имена, непривычные уху. Наверное, ребенку дадут такое же странное имя. Ну и пусть. Другого он и не заслуживает.

От кока несло рыбой и горелым маслом. Еще он сильно потел и грязно ругался, а потом курил черную дрянь в стеклянной трубке. Ее тошнило от вони. А он снова ругался и потел.

Доктор А Лье Шо вместе со своим другом, широкоплечим офицером в зеленой форме, нашел ее среди огромных цветных контейнеров, где Тан Шо пряталась от кока и его обкуренных дружков. Хвала духам предков, которые помогли ей взломать замок подсобки и бежать с корабля. Шо было холодно и хотелось есть. Но лучше замерзнуть, чем вернуться в подсобку.