Полдень, XXI век, 2011 № 03 - [7]

– Это за каравай? За килограмм?

– Да нет, просто…

– Ты что? – глаза Игрека распахнулись. – Ты хоть понимаешь, что за спасибо работаешь? Ты у них больше потребовать можешь? Да и вообще… – он посмотрел на мертвую темноту ночи, – говорят, тут в деревне нет перспектив. Так что давай в город перебирайся, ну хоть не сразу в столицу, но… Надо же пробиваться в жизни, давно уже пора, ты, брат, много упустил…

– Да я не могу оставить поле, – смутился Шаталов.

– Не можешь? Тебя что, работодатель не отпустит? Ну да, они в частных фирмах сейчас те еще звери… Кто у тебя начальник-то?

– Да нету у меня начальника, он умер два года назад. Знаешь, как обидно, я же даже имени его не знал, а уж даты рождения и подавно. Просто написал на памятнике – «Дед», как я его звал. Теперь вот сам поле пашу…

– Так и брось ты это поле, что тебе будет-то? Из гроба он, что ли, встанет, накостыляет тебе?

– Да нет, не встанет, но… Я должен на кого-то оставить поле. Кто-то должен его пахать, нельзя же так бросать свою работу…

– Да что нельзя, кто тебе что скажет-то…

– Да никто не скажет, просто нельзя.

Игрек уговаривал, настаивал, требовал, стыдил, угрожал чем-то, прельщал той большой и красивой жизнью, в которой, как в бурлящей реке, купался сам. От него пахло дорогими сигаретами и еще чем-то особенным, столичным, чему и название-то придумать нельзя, он ворошил Интернет, показывал свои сайты и сайты своих знакомых, открывал странички с надписью «Курсы», «Требуется», «Требуется», смотрел сценарии Шаталова двадцатилетней давности, говорил про талантище и обязательный успех. Шаталов слушал, кивал, смотрел на черную ночь, на невидимое в темноте поле – поле притягивало, поле сковывало, поле связывало по рукам и ногам, поле высасывало все силы, и казалось, что это поле – живая тварь, она заманивает человека и крутит им, как хочет. Это проклятье, от которого можно избавиться, только перебросив его на кого-нибудь другого, и старик избавился от этой кары, а я еще нет…

Игрек уехал под утро, смазал маслом свою машину, долго сидел, распахнув дверцу, просил, требовал, потом сплюнул и нажал на газ, и машина зашуршала и метнулась за горизонт, за горизонт, и Шаталов остался наедине с полем, и сам не понял, как бросился за машиной, которая уже исчезла в розовом предрассветном тумане.

Сейчас он чувствовал себя одиноким, как никогда, как будто весь мир отвернулся от него, весь мир повернулся и ушел в мерцающие огни реклам, на разноцветные подиумы и сцены. Шаталов вспомнил, как ребенком боялся оставаться один, и когда отец с матерью уходили на работу, неумелыми ручонками отпирал дверь, мчался за ними в студеный зимний подъезд, оглушительно ревел… Это было давно, сейчас было так же, люди ушли, а Шаталов остался, и это было страшно.

Он остановился, перевел дух – до городов было далеко, до поля было близко, и нужно было идти на поле, потому что поле ждало его, Поле было большое, оно тянулось и тянулось от Крайнего Севера до казахских степей, от сибирской тайги до западных границ, и все это Поле нужно было вспахать, засеять, вырастить зерно, испечь хлеб, накормить кого-то этим душистым хлебом…

Шаталов сидел на земле и бил кулаками в землю, чувствуя, что он не может не вернуться, что он придет, как миленький придет на это окаянное Поле и как миленький будет пахать, сеять, молотить, молоть белую муку, месить липкое тесто, совать в жаркую печь пузатые караваи, – кажется, только сейчас понял, что такое пожизненное заключение. Черт… Он снова бессильно ударил кулаками в землю, чувствуя, как кровоточат пальцы.

Что-то большое и темное показалось на шоссе, медленно приблизилось к Шаталову, ткнулось в него тупой влажной мордой, чмокнуло в макушку мохнатыми губищами.

– Сла-авка… – вздохнул Шаталов, – Славочка… Пришла, милая… Пришла…

Он встал и поплелся за лошадью, все быстрее и быстрее в сторону поля, Славка оглядывалась, прядала ушами, как будто звала, да Шаталов уже и сам понимал, что надо спешить, что Поле ждет…

Шаталов поднялся на холм.

По вечерам он всегда выходил за околицу, поднимался на холм, смотрел в сторону больших городов – на горизонте новогодней мишурой рассыпались огни, огни, огни, они мерцали и вспыхивали, казались холодными, и иногда Шаталову непонятно было, где он находится – на земле или в открытом космосе. Города мерцали, манили, Шаталову казалось, что он слышит музыку, голоса телеведущих, слова популярных песен, шуршание банкнот, видит, как люди заключают договора, строят карьеру, клеят интернетские сайты. Шаталов стоял на холме полчаса, не больше, потом ноги у него начинали подгибаться, глаза закрывались сами собой, Шаталов уходил в избу, ложился на лавку.

Сегодня он тоже поднялся на холм, чтобы посмотреть на далекие города, а заодно поискать, не едет ли по дороге какой-нибудь неудачник, которому не повезло в городах. Такого нужно обязательно увести в дом, рассказать про поле, заманить, очаровать, чтобы человек остался пахать землю – а там можно и оставить на него треклятое поле, податься в города, вон, меня уже два режиссера звали…

Шаталов по привычке посмотрел на запад, где были города, – но ничего не увидел. Городов на горизонте не было, они как будто исчезли – не мерцало ни огонька, не носились всполохи машин, не мерцали артерии трасс. Город как будто вымер… А нет, вот, промелькнули два робких огонька – и тут же погасли… Шаталов посмотрел еще на один город, который виднелся на горизонте между двух рощиц, – города тоже не было, два-три каких-то робких всполоха – и все.