Полдень, XXI век, 2010 № 11 - [21]

Черта с два! Прожить жизнь по-другому не получится!

Пресловутые перекрестки жизненных дорог меняют действующих лиц, города, род занятий. Но они не меняют тебя по сути. Твоя индивидуальность раскроется независимо от бесчисленных перегрузок.

Мы не сможем прожить жизнь другими. В некотором роде мы и есть наша судьба, которую ничем не согнуть.

И из вышесказанного плавно следует, что реинкарнация и бессмертие не имеют смысла. Как и любое другое перерождение без потери себя. Ибо скучно. Все что мог, ты уже показал за земную жизнь.

Из раздумий меня выдернули огни, мелькнувшие вдали. Я вспомнил, где я, и приготовился. Дорога вливалась во вполне себе сносное шоссе. Справа стоял указатель, тоже пустой…

Что-то мне подсказывало, что я уже бывал здесь. Причем совершенно недавно… Может, отпечаток рубчатой подошвы в бетонном основании, а может…

На ум совершенно не к месту пришел анекдот про то, как в Одессе открыли публичный дом. И я, как тот Рабинович, шо вы думаете, вышел опять-таки на Дерибасовскую…

Нет! Не ошибка эта отворотка никакая, не баг! Это дорога для тех, кого отторгает этот мир. Путь, ведущий отсюда. Путь Шилова и таких, как он.

Не мой путь.

Я вернулся в исходную.

И дело тут не в батоне колбасы. Просто я человек этого мира, который с первой и со второй бедой. И, видимо, нет смысла транспортировать меня в другую вселенную, ибо нету там ничего такого, чего бы я не смог сделать в этой…

Счетчик километров нагло показывал ноль. С чем никак не могла согласиться машина, всем своим обиженным видом заявляя что только что побывала в заднице у мамонта.

Пожалуй, можно было уезжать. Дождь кончился, светлел новым днем восток. Но мне показалась уместной одна деталь…

Порывшись, я извлек из недр бардачка несмываемый маркер. Хитро подмигнул сереющему небу и старательно увековечил на пустой табличке надпись:

«ШИЛОВО»

Так оно более-менее правильно будет…

Татьяна Томах Время человека Рассказ

Взметнулся огненно-алый фейерверк, заслонил небо и рухнул вниз. Ветер кинулся в ноги соскучившимся псом, толкнулся в колени, услужливо подравнял на аллее ковер из разноцветных листьев.

Инна медленно и осторожно шла по этому праздничному ковру, не отрывая взгляда от фигурки на дальней скамейке. Мокрые листья скользили под подошвами, расползалась зыбкая дорога из цветных пятен. Призрачная тропа над черной пропастью. Один неверный шаг — и все рассыплется, разлетится бумажными обрывками. Как пазл, небрежно собранный ветром: огненная дорога, Инна, небо, тонкие скелеты деревьев, скамейка в конце аллеи… И сломается фигурка на скамейке, теряя человеческие очертания…

Горло сжималось от страха, холод расползался от кончиков пальцев по всему телу юркими змеями. Инна шла.

— Привет, — сказал он. Махнул рукой — быстро метнулись ловкие пальцы, ухватили из воздуха кленовый резной лист — ярко-желтый, с изумрудными прожилками.

— Привет, — ответила Инна, принимая подарок.

Рука снова взлетела навстречу ветру. Из кончиков пальцев вырвались на волю длинные черные когти, вонзились в добычу. Оранжевый лист с алыми кончиками, будто обмакнутый в кровь, возник перед Инной. Она замешкалась, коготь легонько царапнул по ее руке.

— Боишься?

— Я? Не… нет.

— Боишься.

В голосе, привычном и родном, ей почудилось удовольствие. Странного, незнакомого оттенка. Как рычание зверя над обглоданной костью. Не голодное, яростное, а сытое, хозяйское.

Инна разозлилась.

— Не боюсь.

Глубоко и спокойно вздохнула — почему-то казалось, он прислушивается обострившимся звериным слухом. Ловит ритм ее дыхания, биение пульса. Выслеживает ее страх.

Глупости. Зачем ему?.. Инна вспомнила, как он ждал ее возле дома. Робко, не поднимая глаз, дарил цветы. Маленькие букетики, нарванные с клумб, изредка — покупные розы с нежными тугими лепестками… Стебли были теплыми от его рук, в волнении сжимавших цветы; иногда жар ожидания оказывался так горяч и долог, что цветы не выдерживали, гнулись в пальцах восковыми свечами…

— Почему мне тебя бояться, Сережа?

Она заставила себя посмотреть в его лицо. И подумала — хорошо, что он не встретил меня в облике. Так бы я не разглядела сразу, что он изменился.

И когда его уши потянулись вверх, вывернулись остроконечными мохнатыми раковинами, и дрогнули ладони, меняя очертания, Инна уже почти не удивилась. Только спросила:

— Волк?

— Лисица, — почему-то обиженно ответил он.

— Тоже хорошо.

— Что значит тоже? — Его лицо тоже начало меняться, в глазах замерцал желтый текучий огонь.

— Просто хорошо, — торопливо поправилась Инна. Он, должно быть, увидел что-то в ее взгляде, остановил изменение. Лицо напряглось, в глазах мигнуло чернотой — будто кто-то опустил шторку, закрыл дверцей печное огненное окошко. Надел прежний человеческий взгляд.

— Иди сюда. — Сергей потянул Инну за руку, усадил рядом с собой. Обнял за плечи. Инна напряглась. Потом заставила себя расслабиться, прижаться к нему — как раньше.

— Я боялся, — тихо прошептал он прямо в ухо. И это был уже почти совсем его прежний голос: — Я боялся, что ты…

— И я, — призналась Инна. — Я очень боялась, что ты станешь вампиром.

— А разве плохо? — удивился он. — Я бы хотел… У них такие возможности. Хоть и говорят про равноправие… Но ты знаешь, что только вампиры могут…