Полдень, XXI век, 2010 № 09 - [13]

Леонид нажал на ручку двери. Заперто. Впрочем… Он вспомнил: дверь открывалась наружу. Потянув ручку на себя, Леонид не ощутил сопротивления. В прихожей было темно, дверь в гостиную полуоткрыта — он ее так и оставил два часа назад. Господи, что могло…

В гостиной Лаймы не было, на кухне тоже. И в коридорчике, который вел в спальню.

Лайма стояла у шкафа и смотрела на себя в зеркало. Руки опущены, взгляд пристальный, неподвижный. На Лайме было короткое цветастое платье, подпоясанное ремешком. Волосы рассыпаны по плечам. Она увидела в зеркале Леонида, но не отреагировала на его появление.

Он осторожно обнял Лайму за плечи. Не отрывая взгляда от отражения, Лайма положила ладонь на руку Леонида и произнесла несколько слов на языке, которого он не знал. Гавайский? Недавно он понимал гавайский.

Невозможно приказать себе вспомнить. Память не подчиняется сознанию. Почему? Он хотел вспомнить, как подошел к Лайме в библиотеке, и воспоминание явилось немедленно: светлый зал, столы, девушка смотрит на него удивленным взглядом и спрашивает: «Нужно подняться к телескопам?». Он может вспомнить себя в этой Вселенной, он может вспомнить себя в любой из вселенных-клонов. В той, где сейчас Лайма. Тогда они…

— Лео, — сказала Лайма, переведя, наконец, взгляд с собственного отражения на отражение Леонида, — ты молодец, Лео. Тебе это удалось.

Лайма говорила по-русски.

Она вернулась или все еще… там? С кем она разговаривала? С ним или с его отражением в другой вселенной?

Лайма закрыла глаза, и он поцеловал ее в губы. Если она не здесь, то…

Лайма была здесь. Она была здесь настолько, что от поцелуя у Леонида захватило дух. Он чувствовал под ладонями ее напряженные лопатки, бретельку лифчика, провел ладонью по ее спине, а другой — по волосам. Глаза были закрыты, но он видел. Разноцветные пятна сливались и расползались, рисуя то хаотические фигуры, то неожиданно вспыхивавшие изображения — дом, окно, улица, небо, женщина… Лайма.

— Да, — вспомнил он, — я это сделал.

— Ты молодец, Леня. Ты сумел.

Что сумел? Он должен вспомнить, не перебирая в памяти миллиарды, сотни миллиардов, бесконечное число миров.

Идея была его, да, но работали сотни человек на Лунной базе, тысячи на Ганимеде и десятки тысяч на Земле, в обсерваториях и на генераторах Освальда. Нужно было сконструировать длинную серию перепутанных состояний, сотни компьютеров, соединенных в квантовую цепочку. Никакой гарантии. Скорее наоборот, он был почти уверен, что не получится, никогда еще квантовые компьютеры не работали в таком сложном режиме. Он испытывал на прочность свою теорию, аналог антропного принципа. При нештатной ситуации сеть выпадет во вселенную-клон, где терпел бедствие «Коринф». Пришлось рискнуть — машинами, не людьми. Если эксперимент не удастся, звездолет не вернется, экипаж погибнет в чужой вселенной, а компьютеры… Можно представить удивление археологов, которые найдут странные артефакты на раскопках древнего захоронения. Изумление палеонтологов, откопавших в кладбище динозавров приборы, которых десятки миллионов лет назад быть не могло…

«Коринф» вернулся — из-за квантовой неопределенности (слишком много компьютеров, слишком много вселенных-клонов, задействованных в расчетах) корабль проявился в поясе Оорта втрое дальше Плутона. Обнаружить его и доставить на лунную базу — задача, решаемая обычными методами планетарной астронавтики. Четверо суток эскадра спасателей летела к «Коринфу». Успели. До полного отказа систем жизнеобеспечения оставалось несколько часов — кинематографическая ситуация, когда помощь главным героям приходит в последний момент на глазах у взволнованных зрителей.

Он вспомнил это? Или всегда знал? Перед глазами плыли радужные круги, разболелась голова, в затылке вспыхнул огненный шар.

Взгляд Лаймы…

Только взгляд, будто улыбка Чеширского кота.

«Куда ты идешь?»

«Куда-нибудь».

«Ты не придешь никуда, если не знаешь куда идти».

«К тебе».

«Ты со мной».

Шар рассыпался на искры…

* * *

Леонид открыл глаза. Комната показалась ему незнакомой. Он никогда здесь не был. Лежать было жестко. Лайма сидела у него в ногах.

— Где… мы? — спросил он.

— Дома, — улыбнулась Лайма одними губами, глаза смотрели тревожно и о чем-то спрашивали. Он понял бы вопрос, но не мог сосредоточиться. Мешала чужая обстановка — потолок без лампового покрытия, просто беленый, будто не в цивилизованном доме, а на островах Полинезии, где аборигены до сих пор сохраняли уклад чуть ли не середины двадцать первого века. Стены тоже беленые, ни одного экрана-просвета, только два старинных окна, он видел такие в Историческом центре Нью-Йорка, где осталась сотня зданий классической постройки. И настоящие деревянные шкафы, прозрачные дверцы, материал с отблесками… стекло?

Лежал он, впрочем, на обычном диване. Под старину, да, у него был такой диван на «Эдмее». Не вормекс, но тоже удобно.

— Дома? — переспросил он, взглядом показывая, что их домом эта комната быть не могла.

— Ты совсем не помнишь? — Лайма наклонилась и положила ладонь ему на лоб, какая теплая, не убирай, ты меня лечишь, я чувствую твою внутреннюю энергию, сейчас мне станет лучше, и я все пойму…