Полдень, XXI век, 2010 № 03 - [25]

— На языке Бога?

— По-английски, конечно.

— Как Моисей, с которым Бог говорил на своем языке, а пророк слышал арамейский?

Хьюго покачал головой. Он не ощущал себя пророком, хотя и понимал, что переполнен не известными ему знаниями.

— Я библиотекарь, — сказал он. — И ничего больше. Книги будущего стоят на полках в моей памяти, но, чтобы вспомнить, я должен снять с полки нужную книгу, поднести к внутреннему взгляду и прочитать написанное.

— А когда ты… Когда…

Хьюго понял.

— Книгу смогут читать наши дети, — сказал он.

— Наши… Ты уверен, что…

Хьюго поцеловал Марию в губы, вопрос так и не был задан.

— Я голоден, как сто Пантагрюэлей, — объявил Хьюго. — И выпил бы миллион чашек кофе, как Гаргантюа.

— Скажи, — спросила Мария, когда они сидели на диване перед журнальным столиком, жевали бутерброды и запивали горьким, как счастье, кофе, — если в твоей библиотеке есть все, то ты можешь ответить: почему Бог именно тебе и именно сейчас послал свою книгу.

— Бог? — с сомнением произнес Хьюго. — Не думаю. Это была библиотечная книга, верно? Из той библиотеки, которая…

Он замолчал.

— Я поняла, — Марии не нужно было объяснять, ей казалось, что всякий раз, когда она смотрит Хьюго в глаза, на нее снисходит благодать, к ней приходит вдохновение, что-то взрывается в ее душе и, расплескивая, приносит понимание единственного для нее человека.

— Вселенная, — произнес Хьюго, глядя в глаза Марии и вглядываясь в себя, — некоторые называют ее Библиотекой — состоит из огромного, возможно, бесконечного числа шестигранных галерей…

— Библиотека, — подхватила Мария, — это шар, точный центр которого находится в одном из шестигранников, а поверхность — недосягаема. На каждой из стен каждого шестигранника находится пять полок, на каждой полке — тридцать две книги одного формата, в каждой книге четыреста страниц, на каждой странице сорок строчек, в каждой строке около восьмидесяти букв черного цвета.[4]

— В каждой книге, — поправил Хьюго, — пятьсот пятьдесят три страницы, на каждой странице девятнадцать строк, в каждой строке по двадцать девять букв. Черного цвета, да.

— И все буквы разные, — прошептала Мария.

— Конечно, — сказал Хьюго.

Солнце поднялось выше и слепило глаза.

— Нас ждет ректор, — напомнила Мария, взглянув на часы.

— Никто, — сказал Хьюго, будто не расслышав, — не знает, как правильно задать вопрос. А библиотекарь не знает, какую книгу снять с полки, чтобы прочитать ответ. Обычно вопрос возникает только тогда, когда ответ ясен. Книги пылятся на полках, их никто не спрашивает. Тогда сам подходишь, берешь в руки книгу и читаешь первые попавшиеся строки: «Кто имеет ухо, да слышит. Кто ведет в плен, тот сам пойдет в плен; кто мечом убивает, тому самому надлежит быть убиту мечом».[5] И кто поймет тебя, если вопрос не был задан?

— Можно, я задам вопрос? — сказала Мария.

— Спроси, — улыбнулся Хьюго.

— Мы пойдем в библиотеку? Ректор не любит ждать.

— Мы?

— Я с тобой.

МАЙК ГЕЛПРИН Практикант Рассказ

Без одной минуты семь дневальный вывалился из казармы на свет божий. На ходу натягивая рукавицы, потрусил на центральный плац. Матерясь, отодрал от земли вмёрзшую в грунт за ночь арматурину. Примерился и с оттяжкой ввалил по рельсу.

Ненавистный, душу выматывающий звук разошёлся по зоне. Ворвался через зарешеченные окна в бараки. Проник сквозь отдушины в изоляторы. Разом выдернул из сна шесть тысяч зеков. Всех, от привилегированного лагерного отрицалова до обитателей петушиных кутков.

Мишаня, смотрящий зоны, идейный вор в авторитете и в законе, любил спросонья лениво подумать и помечтать.

«Шакалы позорные, — подумал Мишаня о доблестной охране лагеря. — Урыть бы вас всех», — помечтал он.

— Чифирьку заварить, Мишанечка? — юзом подкатился Амбал, личная сявка авторитета, болтун, лизоблюд и специалист по чесанию пяток. — С утреца чифирьку-то, а, родное сердце?

— Закройся, — осадил шестёрку смотрящий. — Ступай, покличь там Вяхиря и Девятку. Пускай после утренней поверки до меня топают. И насчёт хавки распорядись, скажи шнырю, пусть сюда тащат, сам не пойду, не в масть мне сегодня.

Амбал поспешно растворился в кирзово-портяночной барачной вони, а Мишаня, кряхтя, устроился на нарах поудобнее и принялся размышлять уже не лениво, а всерьёз. Блатных на зоне валят одного за другим. Что ни день, оттаскивают босяка ногами вперёд по другую сторону колючки. Туда, где между лагерем и лесом небрежно врыты в землю ряды покосившихся крестов.

Такого количества жмуров видавший виды Мишаня не мог припомнить. Разве что в лохматые времена, когда красная масть напропалую резалась на зонах с чёрной. Тогда на погост зеков тащили штабелями — правильных воров с лагерными суками вперемешку. Но в те времена всё было просто: поймал рванина заточку под сердце, и гуляй от рубля и выше. А вот сейчас… И не какую-нибудь лагерную перхоть валят, а самых что ни на есть деловых и козырных.

Тбилисский законник Гоча — удавлен во сне ремнём. Питерский налётчик Скокарь — зарезан в шизо. В одиночке зарезан — вертухаи крестятся и божатся на нечистую силу, что не при делах. Одесский авторитет Барон — найден утопленным в сортире. Ростовский фармазонщик Гоп-стоп. Ереванский кидала Арарат. Казанский мокрушник Бес. Зарезаны, заколоты, удушены, придавлены брёвнами на лесоповале.