Полдень, XXI век, 2009 № 06 - [22]
— Вы атеист? — спросил у него Литвиненко.
— Агностик, — поправил тот.
…Кто-то попер из киота икону; вероятно, недостача не исчерпывалась ею, полковник не понимал и половины из инвентарной описи. Он вздохнул, предвидя трения. Он не жаловал духовенства, хотя преклонный возраст сделал его более осторожным в вопросе веры и неверия.
Огорченный третьим вагоном, Литвиненко насупился и перешел в четвертый, будучи чернее тучи. В четвертом вагоне разместился ресторан.
Это был единственный вагон, который охраняли изнутри. При виде полковника из-за столика неторопливо поднялись три солдата. Двое были сержантами, третий — ефрейтор. Новенькие позолоченные венки на лацканах шинели указывали на принадлежность к ритуальным войскам. Троица, как умела, вытянулась по стойке «смирно»; военной выправки не было ни у одного. Не кадровый состав, призвали с печки… Литвиненко, морщась, махнул им рукой.
Все трое были вооружены до зубов; ефрейтор перетаптывался, отягощенный гранатометом. Полковник потянул носом, ловя спиртовую составляющую: она была.
— Пересчитайте водку, — скомандовал он своим спутникам.
Жулев и Жамов, выказывая искреннее усердие ворья, на сей раз чудом ни к чему не причастного, рванулись к ящикам, составленным в штабеля.
Один из сержантов кашлянул.
— Товарищ полковник, — пробасил он тревожно. — Когда подали паровоз, тряхнуло маленько…
— Под трибунал пойдете, — рассеянно бросил тот.
Жулев и Жамов сосредоточенно шевелили губами, стараясь не сбиться со счета. Ревизия затягивалась.
— Вы, никак, бутылки считаете? — раздраженно спросил Литвиненко.
— Как можно, товарищ полковник, — обиженно возразил Жулев. — Ящики…
— Мы уже посчитали, — подхватил Жамов. — Сейчас проверяем себя. Четырех не хватает.
Литвиненко, ни слова не говоря, расстегнул кобуру. Жулев и Жамов, не дожидаясь приказа, вскинули автоматы. Однако сержанты не замедлили сделать то же самое, а ефрейтор взялся за ремень гранатомета, и зеленая труба за его плечами качнулась. Она была сплошь исцарапана, исписана нецензурными словами. Самыми пристойными были два: «Привет, гады!».
Трое на трое, стороны застыли в суровом ожидании.
— Жратва на месте, — сержант сделал шаг к примирению, показывая, что мирное урегулирование еще возможно.
— Не закусывали, значит, — констатировал полковник, уступая инициативе.
— Чесночка взяли пару головок, — признался часовой.
«Петроградское небо мутилось дождем, на войну уходил эшелон», — некстати вспомнил полковник.
Жамов завистливо сглотнул. Очень громко. В воздухе повеяло братанием.
Не застегивая кобуры, Литвиненко уткнулся в список. В сладком порыве самоистязания написал: «Чеснок, минус две головки». Молча пошел по проходу; сопровождающие двинулись за ним. Товарищ Жулев задержался и вполголоса перебросился с часовыми парой слов, затем поспешил догонять.
В пятом вагоне, отведенном под научную лабораторию, тоже объявился страж. Его поставили караулить микроскопы. Хотя там было чем поживиться и помимо последних — стальными инструментами, например. Впрочем, будь они деревянными, риск их лишиться был бы не меньшим. Очередной часовой, судя по некоторым признакам, приятельствовал с однополчанами из вагона четыре.
Силы инспекции, однако, на сей раз превосходили числом ревизуемых, и Литвиненко отыгрался. Велел пересчитать все ножи и корнцанги, предметные стекла, пробирки, лично включил и выключил маленькую центрифугу.
— Зачем это все? — негромко спросил утомленный Жамов, не обращаясь ни к кому конкретно.
Жулев авторитетно ответил:
— Люди же мрут, как мухи. Надо ж узнать, от чего…
— Вышел завод, вот и дохнут… Отжила свое Россия-матушка, пора о вечном подумать…
— Она и думает. Вон какой поезд снарядила.
— Ну да, — не стал спорить Жулев.
Литвиненко думал о том же. С таким арсеналом не до открытий, только видимость. Отряд усилен экспертом-патологом, но что тот сможет? У него имелась инструкция осуществить забор материала, представляющего интерес, и доставить образцы в центр. Но полковник подозревал, что если и будет что доставлять, то некому. Возвращение поезда виделось событием из разряда чудесных.
Он стоял у часового над душой, придирчивым взглядом наблюдая, как тот сосредоточенно, сдвинув брови от напряжения и выдвинув челюсть, считает инструменты. От медицинского оборудования веяло родным и знакомым; Литвиненко почувствовал себя молодым и древним одновременно. Его будто выкопали из вечной мерзлоты и отогрели. Он ожил и взмахнул хоботом, как неуместный мамонт. Дальше по списку шел лазарет, и это согревало еще сильнее; чудилось даже, что впредь все пойдет хорошо и гладко. Литвиненко свежел на глазах, пока не спохватился, перехватив скучающие взгляды Жулева и Жамова. В тех же очах он прочел равнодушное недоумение, которое те позволили себе, воображая, что никто не заметит по занятости. Полковнику было без малого сто лет — что поделать, читалось в спокойных лицах бойцов. Значит, моложе не нашли. Людей вообще все меньше. И все же в диковину повиноваться такому ящеру, но они привыкнут. Они практичны и неприхотливы, время военное; если застигнет нужда и нет ни клочка газеты, сойдет и лопух. Полковник сгорбился. Миражи рассеялись, вернулась безнадежная бессмыслица.
