Полдень, XXI век, 2005 № 01 - [93]

Ладно, про это и так все знают. Я вот о чем. Пацан-то, что у нас повесился, — он всех удивил. Я понимаю, если б он чмо был. Если б его по ночам на полах гноили или, скажем, в сушилку — калориями кормить.

Не, ты чего! Кто ж он был, дай вспомнить… Завскладом, что ли? Из хозвзвода он — это точно, там у них одни литовцы были. Лейдерис его звали, Ромас.

С этими литовцами осечка вышла — с гражданки пригнали, а после наехала комиссия и шерстить всех стала. И у многих литовцев родня в Америке оказалась, или у немцев служила, или братья лесные были, точно не знаю. В общем, каких-то на хозвзвод перевели. Там почти все литовцы стали, потому что нашего к хлебу пусти — он в момент все пропьет да раздаст, да еще воровать будет. Случалось уже. Вот наших на объект вернули, а литовцев — на хозяйство. На объекте потом бардак полгода был, без них справиться не могли, потому что ребята всё грамотные ушли, все специалисты уже. Наши, помню, перед отбоем в карты режутся, или тормозуху пьют, или чмо какое-нибудь чморят. А литовцы в учебном классе Р-110 тихонько врубят и по-своему что-то слушают — небось, тоже из Америки. А Ромас лежит на верхнем ярусе, книжку читает с картинками такими… Ну, как у врачей — микробы там увеличенные или глисты, хрен его разберет. Врачом, наверное, стать хотел.

Ну вот. Они, кстати, все сельские были. Мы просто балдели: из села, а по-русски свободно, вот как мы с тобой, говорят. Это ж значит, они два языка уже знали. Из села, называется, — прикинь, да? С ними, бывало, один стоишь — все из вежливости по-русски говорят, а ты меж них, как в кино, к немцам засланный. Тем более что форма-то наша, кроме шапок да пилоток, с той, немецкой, слизана. А уж если фуражки наденут, да которые в очках — все, руки вверх.

И Лейдерис этот тоже из села был. Не, с хутора. У них, говорят, хутора, а не села. А в хозвзводе хорошо — у всех жизнь личная, в строю их не шмонают, копать, да грузить, да в караулы не гоняют. В кино, кстати, тоже — всегда дела находили. У всех каптерки — а то, думаешь, где б он книжки держал? Да из тумбочки их бы в момент на подтирку унесли.

Да, вот еще случай с ним был. Деды тогда на дембель собрались — всё, уже портфели сложили, команды ждут. Прибегает шнырь со штаба: сдавай военные билеты, дембельские штампы ставить будут. Все от радости орут, а Миша Эгенмырадов — туда-сюда — нет билета. Как сквозь землю провалился. Миша всю казарму перевернул — нету. У меня, если по правде, все тогда и опустилось — я за этого Мишу больше всех радовался, что рожу его больше не увижу. Первый гад по всей химзащите был. А тут он без билета — это значит, когда ж его теперь домой-то отпустят? Всем дембелям — «Славянку», и с плаца — на КПП, к вездеходу. А Миша — в конце строя, в столовую, пайку хавать. Он, веришь, аж поседел — здесь вот чубчик у него седой стал. За ночь!

Утром, значит, стоим на разводе, Малышев разоряется: я тебя на губу, а на тебя дело заведу, а твоей матери письмо напишу, чтоб у нее сердце болело. Потому что ночью в автопарке с какого-то «ЗИЛа» коробку передач свинтили, а кто — неизвестно. Тут заходит этот Лейдерис — и к нему: товарищ капитан, разрешите обратиться. По хозяйству его что-то спрашивает. Ну, побазарили, он идет к выходу. Смотрит так мельком на нас, и вдруг оборачивается, будто ударил его кто! Зырк — опять на нас! Зырк! Поглядел и ушел.

А у нас два азера были, Насыров и Абдуллаев. Насырова этого все другие азеры презирали, потому что он был чмо. Ух, как они его не любили! Он и правда пацан был червивый. У него как-то на полигоне противогаз порвался, так он с салаги срывать стал. И этот, Абдулка маленький, больше всех его доставал — как оса рядом вертится, что-то по-ихнему скажет и смеется, а Насыров прямо с лица чернеет, шипит: «С-с-ским азн!»

И вот Лейдерис после развода приходит, Абдулке что-то говорит. Тот не понимает, потому что месяц как с гор спустился. Ну, Лейдерис ему машет: пошли. Идут вдвоем к Абдулкиной койке, поднимает Лейдерис подушку, простыню — а там военный билет лежит. Мишин, чей же еще? Абдулка его хватает, бежит, орет: «Мища! Мища! Насыров!»

Ну, всё сразу ясно стало. Мишу этого от Насырова вчетвером отрывали и оторвали, слава богу, а то застрял бы Миша в наших рядах еще хрен знает насколько. Насырова на губу тут же закрыли, потому что со всего полка другие азеры сбегаться стали — Насырова метелить. Они б его почище Миши изваляли, бывало уже. И только потом уже все догнали: а Лейдерис-то как узнал?

Ну, не знаю, как узнал. Понимаешь, нам, салагам, такие вещи знать не положено было, то есть спрашивать и вообще говорить громко. Не принято было.

Так вот: в тот день Лейдерис с утра, говорят, не в себе был. То-сё у себя сделал, кухонному наряду харч отпустил и на объект пошел. Его пускать не хотели, потому что допуска не было, но он уговорил — ив ЛАЦ. А с этого ЛАЦа хоть во взвод, хоть в Антарктиду позвонить можно. Он и давай звонить. Дозвонился и спрашивает: «Ниёля, ты вчера вечером в каком платье была? В зеленом?» Там друг его сидел, Воробьевас, ага, такая у него фамилия была. Так он потом рассказывал: прямо неудобно слушать стало, так хорошо мужик в бабских тряпках разбирается. Одно слово: немцы.