Полдень в пути - [9]

Тупели груды кораблей.

Без ропота, ржавые палубы сжав,

Ветвистые мачты,—

Они опустились, пошли в сторожа

К лачугам, лугам бродячим.

У всех навигаций единый закон:

Грузиться и плыть напролом.

Но если ты сдал и на слом обречен,

Ты будешь дружить с пустырем.

Над пароходною трухой

Костер мальчишки разжигали,

Но дым кривлялся, как глухой,

Но дым у ветра был в опале.

Голубоглазые сычи

Кричали ветру: «Прочь! Не тронь!»

Но этот ветер их учил,

Как нужно выпрямлять огонь

Старуха собирала хворост,

Ее спина трещала,

Ее дыханье раскололось

На длинное и малое.

А дальше волны, разлетевшись,

Синели, синих трав наевшись.

Я кинул глаз по сторонам —

Синела нищая страна:

Лачуги, пароходный хлам.

И вдруг взглянули пустыри

Глазами, полными зари.

Из нищенских ножон

Сверкнуло мне лицо победы:

«Здесь будет город заложен

Назло надменному соседу»…

Пусть Петербург лежал грядой

Из каменных мощей,

Здесь будет вымысел другой

Переливаться в кровь вещей.

Ветхий край ключи утра

Положит сам в ладонь

Вот этим детям у костра.

Играющим в огонь.

Без крепостей, без крови водопадов,

Без крепостных — на свой покрой,—

В мохнатые зыбей ограды

Они поставят город свой —

Приморский остов Ленинграда!

ЛЮБОВНЫЕ ПРИМЕЧАНИЯ

Может быть, ты возникла,

Как совесть лично.

Опровергла мою прямоту.

Так моряк отмечает

На карте отличной

Глубину — по ошибке не ту.

Может быть, то любовная

Мгла ночей —

Садоводов неведомых зов,

Обязательно слива без косточек,

Состязание чувств — без призов.

Может, это купанье, где издали

Только взмахи и пена, и вдруг

Узнаешь, если отмели выдали,

Белизну опьяняющих рук.

Может, август и душно,

Гости до дна

Иссушили беседу, и, кроме

Облаков над полями,

Только ты и верна

Всем прохладам,

Не понятым в доме.

Может быть, то легенда —

С ума сойти

Всем по списку подряд

И, опять

Безыменно вернувшись

На те же пути,

Отмелькавший рассказ повторять.

ОТРЫВОК ИЗ «ПИСЬМА О ЖЕЛЕЗЕ»

…Кроме того, сообщаю вам,

Что дом железом пронизан,

По всем по кирпичным его рукавам

Железо живет, как вызов.

Не оттого ль, что в полной мере

Им дышат стены снизу до вершин —

Мне снятся битвы, рельсы, подмастерья,

Грызущие, как семечки, гроши.

Железо то из самых бытовых

Металлов, чей состав тягчайший

Встречает примесь марганцев седых,

Мышьяк лукавый, серу, фосфор…

                                                          Дальше:

Вся почта, все идущие ко мне

(А я живу под самой крыши срезом)—

Они, взбираясь от стены к стене,

Они сопровождаются железом.

Железные перила, как болезнь,

Раскручивают черную кривую,

Теперь поймете, почему я здесь

О нежности сугубой не тоскую.

Железо ночью стынет на руке,

Моя кровать — она железный случай,

Не вспомните ль, проверено ль и кем

Влияние жилища на живущих.

Перед грозой пылинок трескотня

Бывает великански ощутима —

Поймите! Вздох железного плетня —

Он тоже не проходит мимо.

Он легкими, как воздух, поглощен,

Он в грудь стиха, как пуля в доску, врезан,

Не всемогущ, конечно, он еще,

Но яблоко беру — и в нем железо…

СОБРАНИЕ ДРУЗЕЙ

Белуга, спящая в томате, вспомните,

Хоть вы давно уже без головы,

Каких бесед свидетельницей в комнате

Лежали вы меж дыма синевы.

Вы дрянь в соку, всякой дряни мимо

Друг говорит:

                        — Позвольте, я моряк,

Шел миноносец как-то возле Крыма,

А мины там стоят на якорях,

Мы в минном поле, карты нет, черт в стуле,

Идем, осадка: некуда деваться,

У всех, конечно, студнем ходят скулы,

Не знаешь, плакать или раздеваться.

Чин чином выбрались. Плясали, как медузы,

А все-таки ведь лучше нет красот

Воды, сплетенной в этакий вот узел —

Яссо! —

                Он показал руками узел вод.

Но друг второй:

                          — Нет, что же, я, простите.

Оспорить должен: лишь мотор пошел,

Тебе кричит механик: «Слушай, Витя!»

Ну, слушаешь — и очень хорошо.

Не должен летчик храбрость обнаружить,

А так от всех привычек по куску

«16-bis — гидро Савойя» — хоть в лужу

Садись — такой неслышный спуск.

Коли ты штопором пошел — заело,

Не развернуться — ну, понятно, крышка,

Без парашюта плохо наше дело,

А все же небо — лучшая страстишка…

Не летчик я и плавать не горазд,

Но, третий друг, меня хоть поддержи ты,

Что и земля не кроличья нора

И далеко еще не пережиток.

Когда мороз дерет тебя со всех

Лопаток, вкруг стреляют сучья,

И пахнет лес, как закавказский мех,

С таким вином, какого нету лучше…

Тут сидели женщины. Шурша,

Курили и доканчивали груши,

И в разговор летела их душа,

Насторожив внимательные уши.

Казалось, доедая и куря,

Сказать хотели длинными глазами:

«Нам отдадите все свои моря,

И землю всю, и небо с потрохами».

Их белых рук открытые вершки

Шептали в тон, воспользовавшись мигом:

«Вы боги, обжигаете горшки,

Займемся мы самих богов обжигом…»

СТИХИ НА РАССВЕТЕ

Был черновик к заре окончен,

Лень трубку жечь, и пепел лег.

Примяли пальцы то, что ночью

Мечтой играло, отошло.

Окно восстанием теней

Клубилось, мысль опережая,

За ним слепой метался снег,

Дрожаньем крыш сопровождаем.

Как бред, в стакане плыл лимон,

Он плыл, царапался и падал,

Несчастный комик поражен

Стеклянною оградой.

Он осложнял собой игру,

Он принимал углы стакана,

Как я, — за очерк женских рук,

За грань волны, за первозданный

Фонарь над пьяною поляной

Стихов, трезвевших лишь к утру.

Они сияли на столе,

Как гвозди, свернутые в кучу,—

 Табак, поднявшись синей тучей,