Полдень в пути - [12]

Листва прошелестит едва,

Как будто дальний голос твой

Заговорил с листвой.

И тоньше листья, чем вчера.

И суше трав пучок,

И стали смуглы вечера,

Твоих смуглее щек.

И мрак вошел в ночей кольцо

Неотвратимо прост,

Как будто мне закрыл лицо

Весь мрак твоих волос.

«Стих может заболеть…»

Стих может заболеть

И ржавчиной покрыться,

Иль потемнеть, как медь

Времен Аустерлица,

Иль съежиться, как мох,

Чтоб Севера сиянье —

Цветной переполох —

Светил ему в тумане.

И жаждой он томим,

Зарос ли повиликой,

Но он неизгоним

Из наших дней великих.

Он может нищим жить,

Как в струпьях, в строчках рваных,

Но нет ни капли лжи

В его глубоких ранах.

Ты можешь положить

На эти раны руку —

И на вопрос: «Скажи!» —

Ответит он, как другу:

«Я верен, как тебе,

Мое любившей слово,

Безжалостной судьбе

Столетья золотого!»

«Мой город так помолодел…»

Мой город так помолодел —

         Не заскучать,

И чайки плещутся в воде,

         Устав кричать.

И чаек крылья так легки,

         Так полны сил,

Как будто душу у реки

         Кто подменил.

И самолетов в вышине

         Горят круги.

Я слышу в синей тишине

         Твои шаги.

Как будто слух мой стал таков,

         Что слышит сон,

Как будто стук твоих шагов

         Заворожен.

Как будто губ твоих тепло.

         Прохладу плеч

На крыльях чаек принесло

         — Сюда — беречь.

Иль ты одна из этих птиц

         Сама,

И мне по ней в огне зарниц

         Сходить с ума!

«Я снова посетил Донгузорун…»

Я снова посетил Донгузорун,

Где лед светил в реки седой бурун.

Остры, свежи висели вкруг снега,

Я видел: жизнь моя опять строга,

И я опять порадовался ей,

Что можно спать в траве между камней,

И ставить ногу в пенистый поток,

И знать тревогу каменных берлог.

В глуши угрюмой, лежа у костра,

Перебирать все думы до утра.

И на заре, поднявшись на локте,

Увидеть мир, где все цвета не те…

ЭЛЬБРУС С БЕЧАСЫНА

…Намеченный смело

Над зыбью полей

Светящимся мелом

По аспидной мгле…

Вычерчивал мастер

Во весь небосклон

Его, как на части

Разбившийся сон.

Чертил он и правил

Снега, как рассказ,

И гору поставил,

И вывел на нас.

И падал кусками,

И сыпался мел,

Но гору на память

Он кончить сумел!

«Женщина в дверях стояла…»

Женщина в дверях стояла,

В закате с головы до ног,

И пряжу черную мотала

На черный свой челнок.

Рука блеснет и снова ляжет,

Темнея у виска,

Мотала жизнь мою, как пряжу

Горянки той рука.

И бык, с травой во рту шагая,

Шел снизу в этот дом,

Увидел красные рога я

Под черным челноком.

Заката уголь предпоследний,

Весь раскален, дрожал,

Между рогов аул соседний

Весь целиком лежал.

И сизый пар, всползая кручей,

Домов лизал бока,

И не было оправы лучше

Косых рогов быка.

Но дунет ветер, леденея,

И кончится челнок,

Мелькнет последний взмах, чернея,

Последний шерсти клок.

Вот торжество неодолимых

Простых высот,

А песни — что? Их тонким дымом

В ущелье унесет.

ГУНИБ

Здесь ночи зыбкие печальны,

Совсем другой луны овал,

Орлы, как пьяницы, кричали,

Под ними падая в провал.

           И взмах времен глухих и дерзких

           Был к нашим окнам донесен,

           Перед лицом высот Кегерских

           Гулял аварский патефон.

Тревогу смутную глушили

И дружбой клялись мы навек.

Как будто все мы в путь спешили,

Как будто ехали в набег.

           Из пропасти, как из колодца,

           Реки холодной голос шел:

           «Не всем вернуться вам придется,

           Не всем вам будет хорошо…»

А мы смеялись, и болтали,

И женщинам передавали

Через окно в кремнистый сад,

Огромной ночью окруженный,

Стаканы с тьмой завороженной,

Где искры хитрые кипят.

ЖЕНЩИНЫ КУРУША

Где Шахдаг пленяет душу,

Я привстал на стременах:

Ходят женщины Куруша

В ватных стеганых штанах,

В синем бархате жилеток,

В самотканом полотне,

И лежат у них монеты

На груди и на спине.

С чубуком стоят картинно

У оград и у ворот,

И мужской у них ботинок

Женской обувью слывет.

Их бровей надменны дуги,

Хмурой стали их рука,

И за ними, словно слуги,

Бродят стаей облака.

Гость иной, поднявши брови,

Их усмешкой поражен,

Скажет: нету жен суровей

Богатырских этих жен.

Нет, предобрые созданья

В ватных стеганых штанах

Украшают мирозданье

Там, где высится Шахдаг.

Тараторят понемножку,

Носят воду над скалой,

Из кунацкой за окошко

Облака метут метлой.

И они ж — под стать лавинам,

В пропасть рвущимся коням,

И страстям — неполовинным,

Нам не снившимся страстям!

«Он — альпинист и умирал в постели…»

Марку Аронсону

Он — альпинист и умирал в постели,

Шла тень горы у бреда на краю,

Зачем его не сбросили метели

Высот Хан-Тенгри в каменном бою,

Чтоб прозелень последнего мгновенья

Не заволок болезни дым,

Чтоб всей его любви нагроможденье.

Лавиной вспыхнув, встало перед ним.

Прости, что я о смерти говорю

Тебе, чье имя полно жизни нежной,

Но он любил жестокую зарю

Встречать в горах, осыпан пылью снежной.

Я сам шагал по вздыбленному снегу

В тот чудный мир, не знавший берегов,

Где ястреба как бы прибиты к небу

Над чашами искрящихся лугов.

Мы знали с ним прохладу сванских башен,

Обрывы льда над грохотом реки,

О, если б он…

                         Такой конец не страшен,

Так в снежном море тонут моряки.

И если б так судьба не посмеялась,

Мы б положили мертвого его

Лицом к горе, чтоб тень горы касалась

Движеньем легким друга моего,

И падала на сердце неживое,

И замыкала синие уста,

Чтоб над его усталой головою