Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди - [200]

Родион Григорьевич сжатой в большой кулак правой рукой поиграл над своей крупной, коротко остриженной седой головой.

— А что иначе было делать? Надо же было коннозаводчиков и всякую старорежимную нечисть сметать с этих просторов, чтобы строить новое, большое и для всех…

— Ох, как надо было сметать! Как надо было! Так надо, как пить в пёклую жару! — покачивая головой, проговорил Иван Никитич.

Миша и Гаврик невольно вспомнили о коннозаводчике, который кропил мазутом Ивана Никитича.

Когда ребята снова прислушались, говорил уже не Родион Григорьевич, а Альберт Иванович:

— Нас, иностранцев, приехало сюда семейств около сотни-полторы. Одни хотели строить социализм, как указывал товарищ Ленин, а другие — длинный рубль чтоб положить в карман. А степь это такая, с ветерком, сразу не дает рубли…

— Говорит — держи карман пошире, — засмеялся Иван Никитич.

Засмеялся и Альберт Иванович, продолжая свой рассказ.

— «Фордики» свои продали — и той же дорогой за океан… Уезжали и проклинали степь. Хотела и моя Матильда Ивановна назад. «Тут, говорит, пресной воды нет. Помоешь волосы, а на голове кактус вырос». Говорю: «Езжай, а я останусь. А чтобы кактус не вырастал на голове, буду брить волосы…» Вот с того времени брею.

Альберт Иванович, смеясь, белой ладонью огладил свою до блеска выбритую голову.

— Теперь вода пресная есть. Такая пресная, хоть без мыла мойся… Бреешься, наверное, по другой причине: от Матильды Ивановны лысину хочешь скрыть, — пошутил Родион Григорьевич и уже серьезно сказал: — Да, крутой характер у нашей степи. И если в чем уступает, то только нам. А кого ж она должна любить, как не нас? Столько крови за нее пролили, столько могил рассыпали по ее холмам и равнинам. Столько мы над ней хлопочем, столько думаем… И если она нам уступает, то уступает щедро. Если достанешь пресной воды, то этой водой можно катары лечить. Сумеешь сад защитить лесополосами — зацветет, как в сказке. Фашистская орда хотела сюда на готовое — мед есть да ложкой, — ан животы разболелись.

В окно постучали. С надворья послышался певучий женский голос:

— Альберт Иванович, Матильда Ивановна скучная без тебя!

— Матильда Ивановна могла бы зайти на посиделки к Саблиным, — крикнула через окно Арина Владимировна.

— Не можно: я целый день была в бригаде, ничего не сготовила. Из «Гиганта» сноха приехала, с фронта, от сына, письмо привезла. Заходите вы к нам — почитаем, поговорим.

— У нас тоже гости.

— И гостей ведите. Стульев хватит, посидеть на чем.

Через две-три минуты в хате Саблиных остались только Миша и Гаврик. Ярко горела лампа. В неплотно закрытой трубе забавно свистел ветер, словно за кем-то гонялся по степи, кого-то искал и, не находя, злобно взвизгивал.

Под такой ветер легко было представить ребятам скачущих по степи буденновцев, вообразить, как над их головами сверкали обнаженные палаши.

— Слезем и хоть одним глазом посмотрим на эти палаши, — тихо предложил Гаврик.

— Давай, — сказал Миша, и они слезли, подошли к ковровой дорожке, прибитой к стене рядом с портретом Буденного.

К этой дорожке розовыми лентами были прикреплены две кавалерийские шашки Родиона Григорьевича. Ребята поочередно бережно вытаскивали из ножен палаши, вытаскивали понемногу — на четверть, на полчетверти. И всякий раз чуть смазанная маслом сталь сверкала беловато-синим блеском.

— Миша, а Родион Григорьевич, наверное, знает того коннозаводчика, что кропил мазутом… Будь уверен, с такими Родион Григорьевич знал, что делать…

Он же говорил: «Надо ж было коннозаводчиков и всякую старорежимную нечисть сметать со степи», — соглашаясь с другом, проговорил Гаврик.

Они сели на один стул и, чтобы не сползать с него, обнялись.

— Миша, а наша степь знает товарища Буденного?!

— Он же за нее сражался! Тут каждая лощинка и каждый бугорок помнят товарища Буденного, его коня и всех буденновцев.

— Немного и нас теперь знает степь, а повоюем за нее с захватчиками, так она еще больше узнает, — с завистью улыбнулся Гаврик.

За двором лениво залаяла собака.

— Туман, так это же свой! — услышали ребята голос Ивана Никитича. — Ты, Туман, мирись с теснотой до завтра — с восходом солнца нас тут не будет!

Пока Иван Никитич открывал и закрывал поскрипывающие ворота, Миша и Гаврик поспешно залезли на печь и затихли.

…С восходом солнца стадо вышло из поселка, направляясь в глубь степи, к сухменным лощинам. Впереди шли Иван Никитич и Альберт Иванович, а в хвосте с телятами шагали Миша и Гаврик. На краю поселка, сзади, стоял на ветру Родион Григорьевич. Около него сидел Туман. Оглядываясь, ребята видели, что Родион Григорьевич изредка помахивал им приподнятой над головой шапкой. Вся его большая, сутуловатая фигура, подаваясь вперед, казалось, поощряла Мишу и Гаврика: «Вперед! Все будет хорошо! Вперед!»

* * *

Из питомника, со станции Степной, майор Захаров вез саженцы на грузовой машине. В кабине с шофером сидел садовник, а сам майор, с головой накрывшись плащом, трясся в открытом кузове.

Сухой ветер дул над степью третьи сутки. Округлое лицо и бритый затылок майора, посиневшие от стужи, то и дело высовывались из-за кулем торчащего плаща. Прищуренными глазами из-под пожелтевших от пыли бровей майор напряженно всматривался в степь. Исполосованная вихреватыми облаками, она была похожа на огромное поле жестокой артиллерийской битвы. И странно было встречать изредка машины с зерном, а чаще — арбы с сеном, повозки с мешками, закутанных женщин, устало бредущих за волами, за лошадьми.