Поларис - [2]

— Никогда я не уподоблюсь им, — не преминула сказать мужу Мег. — Я из другого теста и к тому же вышла замуж за тебя, а не за военно-морской флот.

— Когда я уйду в море, с тобой останется Томпсон, — последовал ответ.

— Ох уж этот Томпсон! — подосадовала Мег. — Скребется, носится по дому как оглашенный. Сплошные чувства, разума — ничуть.

— Он по натуре резвый, — заметил Тимми, — ничего не поделаешь.

— Я бы скорей взялась присматривать за дефективным ребенком, чем за собакой, — сказала Мег, — даже не задумалась бы. По крайней мере знаешь, чего ждать.

— Сомневаюсь. — Любящее и веселое лицо Тимми сразу сделалось холодным и строгим, но лишь на мгновение, а потом снова смягчилось улыбкой.

Тимми, ее милый, родной Тимми! С чего это вдруг она его испугалась? Он красив мужественной красотой героев — широкоплечий, высокий, белокурый и голубоглазый; он сделал ее, Мег, жившую с постоянным чувством вины перед людьми за то, что она не такая, как все, хозяйкой своей судьбы. Он дал ей представление о совершенстве. Он женился на ней. Одно Мег в нем не нравилось — борода. Как судить о его чувствах, если не видишь рта? Может, он только с виду добрый и покладистый, а в душе злой и черствый?

Борода Тимми и Томпсон! Что ж, можно смириться и с тем, и с другим.

У Мег были любовники более темпераментные, искусные и — если на то пошло — возбуждавшие ее сильнее Тимми, но ни с одним из них она не чувствовала себя счастливой. Мег пыталась объяснить Тимми, что он перевел ее в какое-то иное состояние. Своей любовью он превратил ее в существо из другого, лучшего мира, призналась она как-то утром, когда они вставляли стекла в оконные рамы.

— Наверное, и Томпсон родом из твоего другого, лучшего мира, — сказал Тимми — в шутку, конечно: он всегда чувствовал себя неловко, когда Мег заводила разговор об интимных переживаниях, но ей вздумалось обидеться, и она не разговаривала с ним добрых шесть часов, с грохотом переставляла вещи и хлопала дверьми в их хрупком доме, по которому гуляло гулкое эхо; но потом он уронил молоток себе на ногу, чем очень насмешил Мег, и она его простила. Ее гнев был излишней роскошью, оба понимали это и считали, что могут позволить себе такую роскошь. Кратковременные размолвки по вине Мег происходили от избытка чувств.

Они лежали, обнявшись, возле дома в золотых отблесках заката, падавших от старых стен.

— «Солнце да не зайдет во гневе вашем[1]», — молвил Тимми. Порой общеизвестные истины, услышанные от мужа, потрясали Мег: он словно заново открывал ей смысл того, что обычно в одно ухо влетало, в другое вылетало. Дело, вероятно, в том, что у меня больше житейского опыта, решила она. Тимми проводил под водой шесть месяцев из двенадцати, с тех пор как стал курсантом. К тому же он учился сначала в закрытой частной школе для мальчиков, а потом — в морском колледже и общался с узким кругом людей; Мег училась в художественной школе и жила в постоянном разладе с собой: сказались воспитание матери, с которой у нее никогда не было душевной близости, и безотцовщина. Тимми был щедр, смотрел на вещи просто, радовался жизни, делал что хотел, ни о чем не беспокоясь. Мег всегда была неспокойна душой и прижимиста, тут уж она ничего не могла с собой поделать. Она и корку заплесневелую выбрасывала, только когда рядом была птица, готовая ее склевать, а Тимми ничего не стоило, прибирая со стола, выплеснуть остатки молока в раковину, если она была ближе, чем холодильник. Мег приходилось копить, а Тимми сорил деньгами. Но все это было не столь важно: несходство характеров сгладилось. Любовь не позволила взять верх ни его расточительности, ни ее скаредности.

Томпсон спал под кроватью, и любовные утехи молодых вызывали у него ревность и жгучий интерес. Он носился по комнате и лизал им ноги.

— Собаке не место в спальне, — сказала Мег.

— Любишь меня, полюби и мою собаку, — ответил Тимми, и Мег поняла, что давно ждала от него этих слов. И раз он их произнес, решила примириться с Томпсоном, третьим членом их семьи, занявшим свое законное место под супружеским ложем. Во время одной из еженедельных поездок в гарнизонный магазин на базе она купила порошок от блох для Томпсона. И особую щетку — расчесывать бороду — для Тимми.

Осенью наступал черед Тимми нести службу на «Поларисе». Три месяца под водой, три месяца в отпуске — график соблюдался довольно точно с небольшими отклонениями в ту или другую сторону. Служба безопасности требовала, чтобы тут была некоторая неопределенность. Но Мег все не верилось, что пора разлуки придет.

Тимми замечал вскользь:

— Ты должна получить водительские права до осени, Мег, — или — Мне хотя бы кухню отделать до ухода.

И Мег недоумевала: о чем он говорит? Отец Мег умер, когда ей было шесть лет. За год до его смерти все вокруг знали, что он обречен, но разве может такое понять ребенок?

По просьбе Тимми она прочла книгу об уходе за собаками, и он сказал:

— Раньше, когда я уходил в море, Томпсона забирал брат, но теперь у меня есть ты, и я оставлю его на тебя.

Но вот пришел сентябрь, а с ним — первый холодный, сырой день; они затопили камины и сами удивились, что крыша не течет и ветер не гуляет по дому. Телефон зазвонил в шесть утра, Мег, едва очнувшись ото сна, услышала, как Тимми отвечает: «Есть, сэр!» — и подумала, что все это ей снится, но живого тепла рядом не ощущалось, и она увидела, как Тимми, худой, голый, вытаскивает из-под кровати чемодан. Потом он надел форменную голубую рубашку, носки, и Мег заметила, — или это ей показалось? — что Тимми вложил пистолет в портупею, накинутую поверх рубашки, а потом натянул шерстяную фуфайку. Можно ли вообразить себе что-нибудь отвратительней этой страшной черной штуки — пистолета? Конечно нет! И вдруг ей показалось, что Тимми похож на механического солдатика из детской настольной игры — того, бородатого. Такие же дерганые движения. Мег закрыла глаза. Тимми наклонился и поцеловал ее.