Пол Келвер - [46]

— Чтобы убить ее — отравить медленно действующим ядом!

— Убить?! Зачем?

— Чтобы жениться на другой.

— Какой другой?

— На той, в которую влюбился. До этого ему на жену было наплевать. Но та сказала ему: «Или ты вернешься ко мне свободным или прощай навсегда».

— Странно…

— Что ж тут странного. Все весьма логично.

— Видите ли, странно то, что действительно жена его вскоре умерла, а он женился на другой.

— А я вам что говорю. Любой на его месте поступил бы так же.

Тетка мастерски вскрывала все глубинные причины человеческих поступков, и на свет ее проницательности из архива Стиллвуда извлекались все новые и новые дела, должные быть представленными в суд для повторного разбирательства. Слава Богу, что истцы и ответчики оставались «мистером X» и «леди У»: в самых, казалось бы, безобидных действиях тетка подмечала преступный характер.

— По-моему, вы судите уж чересчур строго, — то и дело взывал к милосердию мистер Гадли.

— Все мы в душе преступники, — заверяла его тетка. — Вот только не у каждого это получается.

Почтенная миссис Z, старая дева, проживающая «в одном не называемом нами западном городке, некогда известном как фешенебельный курорт», сожгла свое завещание, а вместе с ним и свой дом, где это завещание хранилось, а затем состряпала подложный документ, согласно которому ее дети — буде таковые появятся, если господу будет угодно ниспослать ей мужа, — по достижению совершеннолетия наследуют на равных правах все ее состояние, оцениваемое в семьсот фунтов.

Излюбленные темы мистера Гадли получали новое освещение, и это его восхищало.

— Премного вам благодарен, мадам, — сказал он, поднимаясь со стула, — за приятную беседу. Не могу согласиться с вашими выводами, но тут есть над чем подумать.

На что тетка ответила:

— Терпеть не могу, когда со мной соглашаются. Беседа с такими людьми — все равно, что еда без соли. Мне нравится, когда какой-нибудь болван со мною не согласен.

Мистер Гадли был толстенький коротышка, с животиком, выпиравшим на добрый фут, но он всегда о нем забывал. Все бы ничего, только была у него привычка при разговоре подходить к собеседнику как можно ближе; действуя животиком как тараном, он заставлял вас пятиться и таким образом гонял по всей комнате, пока (если вы не проявили должную сноровку и не сумели увернуться) не зажимал вас в угол; отступать дальше было некуда, движение застопоривалось, и это неизменно приводило его в изумление. В свой первый визит он завязал разговор с теткой, заняв исходную позицию на уголке стула. По мере того как беседа становилась все увлекательней, стул подползал к тетке все ближе и ближе; затем, поддавшись его напору, тетка дюйм за дюймом сдавала свою территорию, пока наконец не оказалась на самом краешке. Еще одно перемещение — и она грохнулась бы на пол. Тетка терпела молча, что меня удивило, однако, когда он явился в следующий раз, она поджидала его со штопкой в руках — занятие, ей не свойственное. Он подползал все ближе, но тетка сидела насмерть, и вскоре ему пришлось ретироваться, издав вопль, никак не приличествующий предмету беседы. С тех пор она всегда поджидала его со штопальной иглой наготове, и беседовали они, каждый сидя на своем стуле, сохраняя принятую в порядочном обществе дистанцию.

Ничего из этого не вышло, хотя то, что он был вдовцом, вносило в их отношения некую изюминку, надкусить которую не прочь любая женщина, вне зависимости от возраста; но то, что он восхищался ее умом, было несомненно. Однажды он дошел до того, что воскликнул: «Мисс Дэйвис! Да вы бы могли быть женой стряпчего!» — в его представлении это был предел мечтаний каждой женщины. На что тетка ответила: «Могла бы, могла бы. Да вот что-то стряпчие замуж не берут». Согреваемая комплиментами, обходительность тетки пустила корни и расцветала пышным цветом, приняв, впрочем, как и все запоздалые цветы, весьма причудливые формы.

Ей пришла в голову мысль (намерения были самые благородные, я в этом не сомневаюсь, что лесть — простейший способ доставить удовольствие ближнему, и она принялась льстить — к месту и не к месту. Действовала она из лучших побуждений, тут уж ничего не скажешь, но почему-то казалось, что в ее комплиментах сквозила плохо скрытая язвительность.

Однажды за обедом отец рассказывал нам незатейливую историю: днем он наблюдал какую-то уличную сценку, и она показалась ему забавной. Тетка тут же изобразила восторг, изумленно всплеснув руками.

— И откуда у человека столько юмора? Талант! Талант!

Стоило ей только заметить на матушке новую (или переделанную) шляпку — явление вполне заурядное, в те дни матушка тщательно следила за своей внешностью (О женщины, которым довелось любить! Вы это понимаете!), — как она в недоумении отступала назад, словно не узнавая ее.

— И это замужняя женщина? И вы мне говорите, что ее ребенку пошел четырнадцатый год? Да это юная девушка — модница, попрыгунья!

Есть люди, падкие на лесть; если тщеславность не перехватить в легкой форме, то с годами она переходит в тяжкий недуг. Но тетка лила елей в таких лошадиных дозах, что подняла бы на ноги самого безнадежного больного.

Мало того, опять же для блага родных и близких она напускала на себя живость и игривость, что было ей не к лицу; принимая во внимание возраст и застарелый ревматизм, можно было догадаться, каких трудов ей стоило порхать и щебетать без умолку. На основании этих моих жизненных наблюдений я пришел к выводу, что добродетельность, как, впрочем, и другие людские качества, хороша лишь тогда, когда идет от чистого сердца. И никто не убедит меня в обратном.