Пол Келвер - [15]

Через несколько минут дверь на кухню приоткрылась, в щелку просунулась матушка и таинственно поманила меня рукой.

— Иди на цыпочках, — прошептала матушка, подавая мне пример.

Мы, крадучись, стали подниматься наверх; однако надо было знать зловредный характер нашей лестницы: она все делала назло, и ступеньки теперь скрипели громче и чаще, чем обычно; таким манером мы пробрались в отцовскую спальню, где в старинном шкафу, уцелевшем от лучших времен, хранился мой самый лучший костюм, а правильнее сказать, соблюдая все нормы грамматики, тот из двух, который получше.

Никогда раньше не доводилось мне надевать его по будням, да еще утром, но мне было велено быстренько, безо всяких разговоров переодеться, что я и сделал; мало того, меня заставили влезть в новые башмаки — в наше время они назывались «блюхерами»; матушка взяла меня за руку, и мы начали спуск; вниз мы пробирались в такой же манере, что и поднимались наверх, — чуть ли не ползком: медленно, осторожно, затаив дыхание. Мы подкрались к входной двери, и матушка, стараясь не шуметь, отодвинула засов.

— Мы же забыли шапку, — прошептал я. Но матушка покачала головой и громко хлопнула дверью. Все ее жесты и гримасы я великолепно понимал — подобные фарсы (а может быть, трагедии?) мне не раз доводилось разыгрывать. Матушка обняла меня, и мы вошли в отцовский кабинет.

Надобно сказать, что гостиной мы пользовались редко, она у нас была отведена под выставочный зал, на случай, если нежданно-негаданно нагрянет шальной гость: на колченогом ломберном столике лежал перевернутый вверх обложкой раскрытый томик Каупера,[13] на подлокотнике кресла (судя по размеру, матушкиного) небрежно валялась недоконченная вышивка — все это должно было свидетельствовать об изысканности вкусов хозяев, умеющих приятно проводить дома время. Поэтому вечерами мы, как правило, собирались у отца в кабинете. Свалив в кучу все книги и бумаги, — вещи, явно не заслуживающие серьезного внимания, — мы превращали его в уютную гостиную. То ли по этой причине, то ли оттого, что отец в любой момент был готов бросить все свои дела, чтобы в погожие дни поиграть на заднем дворе в крикет, а в ненастье — погонять шары в коридоре, сказать не берусь, но помню твердо: в детстве его деятельность стряпчего я всерьез не воспринимал. Мне казалось, что он просто играет там, у себя в кабинете, обложившись толстенными книгами и кипами бумаг; все документы были разложены по стопочкам, к каждой стопочке был подколот ярлычок — но это были лишь чистые бланки; ярлычки были наклеены и на многочисленные жестяные коробочки; коробочки были красивые, лакированные, но по большей части пустые. В коробочке, помеченной «Суттон Хэмпден, эсквайр», матушка хранила рукоделье. Трудно сказать, какой доход приносили Дрейтону его дома, и вряд ли он расплачивался с отцом фруктами, но в жестянке «Дрейтон, недвижимость» хранились яблоки, которые отец очень любил. Что такое «Закладные» я узнал много позже и немало удивился, когда выяснилось, что они не имеют ничего общего со стихами, рукописи которых хранились в соответственно промаркированной коробочке.

Как только мы появились на пороге, отец вскочил и бросился нам навстречу. Волосы были всклокочены; чтобы придать лицу выражение деловой озабоченности, он имел привычку во время разговора с клиентом ерошить волосы, что, впрочем, делало его более похожим на школьника, который, не понимая, чего от него требует учитель, пытается сделать вид, будто напряженно думает.

— А вот и наш юноша, — проговорил отец, принимая меня, как эстафету, от матушки. — Ростом Господь Бог его не обидел, как по-вашему?

Посетитель движением толстых губ перекатил вонючую сигарету из левого угла рта в правый, а затем протянул мне влажную и не очень чистую пухлую руку; я протянул свою, он крепко пожал ее, а другой своей рукой добродушно потрепал меня по голове; он очень походил на моржа с картинки из учебника естественной истории.

— Мать, черт побери, ну вылитая мать! — сказал он, не выпуская моей руки. — А ведь она у нас, — добавил он, лукаво подмигнув отцу, — красотка, каких поискать, а?

У него были на диво маленькие, но очень яркие и пронзительные глаза, и когда он опять посмотрел на меня, я постарался подумать о нем что-нибудь хорошее, так как был уверен, что он видит меня насквозь.

— Куда собираемся его отдать? — продолжал он. — В Итон? В Харроу?[14]

— Еще не решили, — ответил отец. — Пока обучаем его дома.

— Слушай, что тебе говорит дядя, — сказал толстяк. — Учись всему! Посмотри на меня! Да если бы я учился, то разве сидел бы здесь? Стал бы я предлагать твоему отцу такие деньжища за какое-то пустяковое дельце? Накося, выкуси, господин стряпчий, сказал бы я ему, сами с усами, без вас все обтяпаем.

— Похоже, вы и без образования весьма преуспели, — рассмеялся отец.

И действительно, глядя на цветущий вид нашего гостя, жалеть его что-то не хотелось. Короткие толстые пальцы были унизаны золотыми кольцами, а на вздымающихся волнами складках жилета покачивалась массивная золотая цепочка.

— Будь я образованным, имел бы еще больше, — проворчал он.