Пол Келвер - [145]

— Руку я тебе пожму чуть позже, — засмеялась она, открывая дверь — Надеюсь, не долго ждал? Бедняжка Аннет совсем оглохла.

— Осталась одна Аннет? — спросил я.

— Кроме нее — ни души. Ты же знаешь, что это был за чудак. Прислуги мы не держали. Порой меня это страшно бесило. Но против его желаний я идти не хотела, да и сейчас не хочу. Пусть уж останется все как есть.

— А почему он терпеть не мог прислугу? — спросил я.

. — Просто так. — ответила она. — Если бы была какая-нибудь причина, я бы его разубедила. Она остановилась у дверей мастерской. — Выложу свертки и приду к тебе.

В камине пылали поленья, и тонкие лучики света прорезали погруженную — во мрак огромную пустую комнату. Высокий дубовый табурет стоял на своем обычном месте — рядом с рабочим столом старого Делеглиза, на котором лежала тускло мерцающая медная доска; гравюра была не закончена. Я осторожно пошел по скрипучим половицам, поминутно останавливаясь; мастерская показалась мне какой-то призрачной галереей, на стенах которой висят потускневшие портреты живых и мертвых. Немного погодя появилась Нора; она подошла ко мне и протянула руку.

— Не будем зажигать лампу, — сказала она. — Так уютней.

— Но я не вижу твоего лица, — возразил я.

Нора сидела на приступочке. Она пошевелила поленья, и они вспыхнули ровным белым пламенем. Теперь можно было разглядеть ее лицо. Она повернулась ко мне. Ясные серые глаза смотрели прямо и твердо, как и всегда. Но на этот раз в них закралась тень, от чего они стали еще глубже, еще ярче. Они многое что мне сказали.

Какое-то время мы говорили о себе, наших планах и делах.

— Том тебе кое-что оставил, — сказала Нора и встала. — Не в завещании, нет, там всего-то было несколько строк, Просто перед смертью просил передать тебе.

И она принесла то, что мне досталось в наследство. Это была картина, которую он ни за что не хотел продавать, его первая удачная работа: ребенок, наблюдающий смерть. «Загадка» — так он назвал ее.

— Он разочаровался в жизни, как по-твоему? — спросил я.

— Нет, — ответила Нора. — В этом я уверена. Он был слишком увлечен своей работой.

— Но он мечтал стать вторым Милле. Он как-то раз мне в этом признался. А умер гравером.

Нора ответила не сразу.

— Я помню его любимое присловье. Не знаю, сам ли он его сочинил или кто другой? «Звезды указуют нам путь. Но цель у нас — Не звезды».

— Что верно, то верно: целим мы в луну, а попадаем в смородиновый куст.

— Это потому, что силу ветра не учитываем, — засмеялась Нора, — Но сочинил же будущий поэт-лауреат комическую оперу? И ведь неплохо получилось!

— Да ты ничего не понимаешь! — вскричал я, — Разве дело в лауреатстве? Шутовской колпак или лавровый венок — какая, в конце концов, разница? Я хочу помочь. Мир кричит от боли, и я услышал этот крик еще в детстве. Я и сейчас его слышу. Я хочу им помочь. Тем, кто погрузился в бездну отчаяния. Я слышу их вопль. Они кричат и днем, и ночью, но их никто не хочет слушать, все затыкают уши. Кричат мужчины и женщины, дети и звери. По ночам я слышу их сдавленный крик. Тихое рыдание ребенка, яростные проклятия мужчины. Собака под ножом вивисектора; загнанная лошадь; устрица, которую мучают часами, чтобы доетавить гурману секундное удовольствие. Все они вопиют ко мне. Беды и невзгоды, боли и тревоги, протяжный, глухой, беспрестанный стон, от которого устали уши Господа; я слышу его днем и ночью. Я хочу им помочь.

Я вскочил. Она погладила меня по лицу; рука у нее была прохладной. Я успокоился.

— Что мы знаем? С диспозицией нас не знакомят, зачитывают лишь приказ, касающийся нашего подразделения. Некоторые считают, что крепость смеха — это последний оплот, куда сползаются разбитые войска. А вдруг это сборный пункт всех сил радости и веселья, и именно оттуда будет нанесен решающий удар? Эта крепость отрезана от главных сил, и гарнизон думает, что о них забыли. Но надо верить командирам и не сдавать позиции.

Я посмотрел в ее нежные серые глаза.

— Что бы я без тебя делал! — сказал я.

— Да? — ответила она. — Я очень рада. И я ощутил крепкое пожатье ее руки.