Покушение - [26]

Этим утром ей предстояло составить текст своего выступления на конгрессе в Бангкоке, а также подготовиться к завтрашнему обеду с двумя американскими финансистами. Это означает, что ей нужно погрузиться в счета за прошедший год и подсчитать сумму, которую необходимо «выклянчить» на следующий. Сириль не могла прийти на встречу, не зная хотя бы некоторых цифр наизусть. Тем не менее она чувствовала себя не в своей тарелке, была рассеянной, несобранной, а ее мозг, похоже, не был расположен к запоминанию каких бы то ни было цифр.

Она подумала о сцене, которую накануне устроил Бенуа. Она все еще злилась на мужа. Он не имел права так вести себя с ней, это недопустимо! Если он не может справиться с напряжением, пусть лечится, причем побыстрее! Что касается проблемы под именем «Дома», то она размышляла над ней добрую половину ночи. Она думала о ней с трех до шести часов утра, прокручивая в голове их встречи в попытке найти момент, когда она поддалась на его манипуляции и упустила важные детали.

Возвращаясь к их беседам, она пришла к некоторым выводам:

«Он пришел на консультацию по поводу своих побуждений, но не смог обо всем рассказать, во всем признаться. Он сообщил мне лишь о своих кошмарах, а затем завлек меня к себе домой, чтобы я увидела остальное, все то, что он действительно скрывает. Это крик о помощи. Ему нужна помощь, причем срочно!»

Что касается Лили и музыки, то пока что она не нашла этому какого-либо логического объяснения.

Этим утром, готовя себе завтрак, она подумала, что, пожалуй, слишком доверчива. В результате пятилетнего (весьма успешного!) лечения пациентов с душевными проблемами, она стала менее внимательной. Эта мысль совершенно не понравилась Сириль. Это говорило о том, что ее медицинская практика дала трещину. Поэтому она оценила масштабы того, что предстоит сделать, чтобы устранить этот промах. Закончив завтрак, она приняла окончательное решение.

Сириль открыла ящик стола и, к своей радости, обнаружила в нем упаковку лейкопластыря. Отрезав две полоски, она заклеила натертые места, и, помассировав болезненный узел, направилась к кофейному аппарату.

После с чашкой кофе села за стол, сделала несколько круговых вращений шеей и плечами с целью расслабить мышцы и воодушевилась. Сделав глубокий выдох, Сириль набрала телефонный номер, который знала уже десять лет.

Как только она представилась, секретарь профессора Маньена начала разговаривать очень нелюбезно. Нет, профессор занят, он на занятии. Нет, у него нет дела бывшего пациента. А поскольку она не является никем из родственников, то нужно сделать официальный запрос. Все это Сириль уже слышала.

Затем трубку повесили.

«Какая наглость!»

Белинда удивленно отметила про себя, что начальница уходит спустя буквально десять минут после того, как пришла. Сириль с недовольным видом задержалась, читая сообщение, которое прислала Мари-Жанна: «Заболела, не могу выйти».

— Подключите линию Мари-Жанны, пожалуйста, — на ходу бросила она телефонистке. — Ее сегодня не будет. Первая консультация через час, к тому времени я вернусь.

Сириль остановилась, набирая ответ: «И будь добра закрывать смежную дверь, когда стираешь. Спасибо!» Возможно, это было грубо, но сегодня утром она снова обнаружила, что дверь, ведущая в комнату девушки, плохо закрыта.

Она отправила сообщение, уже открывая дверцу машины. Мари-Жанна никогда ее не подводила. Она была серьезной девушкой, хотя и казалась на первый взгляд легкомысленной, и это внезапное отсутствие было плохим знаком. Возможно, ей снова захотелось сбежать? Сириль вздохнула. Она подозревала, что Мари-Жанна никогда не смирится с работой в офисе. Это была мечтательная девушка, авантюристка, которой просто необходимы сильные впечатления. Клиника для нее лишь временный причал после неприятностей, оправившись от которых, можно снова отправляться в путь. Сириль сознавала, что опасается, как бы девушка не ушла от нее. Мари-Жанна стала одной из опор в ее организации. Она завела машину, но прежде, чем отъехать, отправила племяннице Бенуа второе сообщение: «Надеюсь, ничего серьезного. Позвоню позже».

* * *

8.25

Сириль наблюдала, как студенты четвертого курса зевали, потягивая черный кофе из пластмассовых стаканчиков. В аудитории имени Шарко больницы Сент-Фелисите было не так уж и много студентов. Может быть, это объяснялось тем, что накануне был праздник? Те, кто все же присутствовал на лекции, поспешно записывали информацию в тетради или на диктофон, поскольку всем было известно, что Маньен говорит очень быстро, ни на что и ни на кого не обращая внимания.

Иногда он добавлял к своей лекции слайды, но чаще всего за минуту излагал десятки данных, которые затем непременно спрашивал на экзамене в конце семестра. Маньена, получившего прозвище «Бык», никогда не любили.

Сириль прошла в первые ряды. Скамейки по-прежнему были неудобные. Она взглянула на стены — пожелтевшие, с трещинами. Пол, покрытый зеленым ламинатом, клочья пыли. Деревянные столы, поцарапанные, исписанные поколениями студентов.

Волосы у Рудольфа Маньена поседели, лицо сморщилось, но он по-прежнему был широкоплечим, крепким мужчиной. И все так же надевал старый белый халат, прятал левую руку в карман и подергивал ею, отмечая таким образом паузы в своей речи. Сириль взглянула на сидевшего рядом студента. Худой молодой человек со светлыми волосами пытался вести конспект. Он записывал фразы через одну, нервничал, путался в словах, пытаясь соединить два предложения в одно. Занятие подходило к концу. Что рассказывал Маньен?