Покров для архиепископа - [8]

— Когда император Константин триста пятьдесят лет назад передал дворец и земли Мильтиаду, тогдашнему Епископу Римскому, чтобы тот мог построить в городе собор, — уже тогда у дворца была история!

Фидельма молча внимала.

— Этот дворец когда-то принадлежал древнему патрицианскому роду Латеранов. Когда жестокий император Нерон преследовал христиан, его враги организовали заговор, чтобы убить его. Главой заговорщиков был Гай Кальпурний Пизон — консул, блестящий оратор и просто очень богатый и знаменитый человек. Но заговор раскрыли и всех его участников схватили и приговорили к смерти; некоторым пришлось самим лишить себя жизни, ибо смерть от рук палача — это бесчестье для истинного патриция. Кроме Пизона, в их числе был и Петроний Арбитр, создатель «Сатирикона», и поэт Лукан, и философ Сенека, а еще среди этих великих умов был Плавтий Латеран, владелец дворца. У него конфисковали все имущество, а самого казнили.

Фидельма взглянула на роскошный фасад все с тем же неодобрением.

— Это очень красивое здание, — негромко сказала она. — Но цветущая долина, или высокая гора, или скала, открытая всем ветрам, — красивее. Потому что это красота истинная, красота природы, не стесненной временными сооружениями человека.

Эадульф печально посмотрел на нее.

— Сестра, я раньше не замечал за тобой такой ограниченности.

Фидельма подняла бровь и покачала головой.

— Да нет. Ты провел эти два года в Риме с пользой — приобрел знания. Но, восхваляя этот дворец, ты забыл упомянуть, что тот самый дворец Латеранов был разрушен, и Мильтиад построил новый на его развалинах. Еще ты забыл сказать, что за последние двести лет эти здания перестраивались дважды, особенно после того, как два века назад их до основания разрушили вандалы. Где же та сохранность в веках, о которой ты говорил? Это не более чем временные памятники.

Эадульф взглянул на нее расстроенно и удивленно.

— То есть ты знала их историю? — воскликнул он с упреком, не отвечая на ее замечание.

Фидельма красноречиво пожала плечами.

— Я расспросила одного из служителей в базилике. Но раз тебе так хотелось поделиться своими знаниями… — Она сделала гримаску, но, заметив на его лице обиду, с виноватой улыбкой коснулась его плеча. Вдруг на ее лице появилось озорное выражение. — Видишь ли, брат Эадульф, я всего лишь говорю о том, что наши храмы — только временные постройки по сравнению с великим храмом природы, который мы так часто портим своими жалкими сооружениями. Как раз недавно я подумала — интересно, как выглядели семь холмов этого великого города до того, как были погребены под зданиями?

Лицо сакса было по-прежнему недовольным.

— Эадульф, ну не сердись, — ласково попросила она, уже сожалея, что задела его самолюбие. — Я остаюсь при своем мнении, но мне действительно интересно все, что ты рассказываешь о Риме. Я уверена, что ты знаешь еще много интересного об этом городе. Пойдем, прогуляемся немного, и ты расскажешь мне что-нибудь.

Она спустилась по широким ступеням вниз, где, отгоняемые хмурыми кустодиями, толпились нищие, глядя на стражей затравленными темными глазами на изможденных лицах и в немой мольбе протягивая руки. Фидельма видела это каждый раз, когда шла со своего постоялого двора в богатый дворец папы, но не сразу привыкла к этому зрелищу.

— В Ирландии такого не увидишь, — заметила она, кивнув на нищих. — Наш закон помогает беднякам, и им не приходится так унижаться, чтобы не умереть с голоду.

Эадульф молчал. Он прожил несколько лет в Ирландии и знал, что она говорит правду. Ирландские судьи — брегоны — соблюдали древние законы, составленные столь мудро, что больной мог не бояться недуга, а неимущий — голода: закон поддерживал всех.

— Как грустно, что в тени такого изобилия столь многим приходится просить подаяния. Особенно при том, что роскошь эта посвящена Господу бедных, — продолжала Фидельма. — Тем епископам, что живут здесь так богато, стоит прочитать внимательнее послание Иоанна, в котором он говорит: «А кто имеет достаток в мире, но, видя брата своего в нужде, затворяет от него сердце свое, — как пребывает в том любовь Божия?» Ты знаешь это место из Иоанна, Эадульф?

Эадульф прикусил губу и осмотрелся по сторонам. Прямота ирландской монахини тревожила его.

— Осторожно, Фидельма. Как бы тебя не обвинили в пелагианстве.

Фидельма фыркнула.

— Рим считает Пелагия еретиком не потому, что он отрекся от слов Христа, а потому, что он обвинял Рим в пренебрежении ими. А я всего лишь цитирую Первое послание Иоанна, третья глава, семнадцатый стих. Если это ересь, то я и вправду еретичка, Эадульф.

Она остановилась, порылась в кармане и бросила монетку в протянутую ладонь маленького мальчика, который стоял чуть поодаль от других нищих и глядел в пространство. Рука сжала монету, и по ничего не выражавшему рябому лицу пробежала легкая улыбка.

— Do ut des, — с улыбкой повторила она древнее изречение. — Даю, чтобы ты дал. — Она пошла дальше, оглядываясь на отстававшего Эадульфа. Они шли по убогим улочкам у подножия Эсквилина, самого высокого и широкого из римских холмов, имеющего целых четыре вершины. Фидельма пересекла Виа Лабикана и свернула на оживленную Виа Мерулана, что вела к одной из вершин — Циспию. «Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся», — торжественно процитировала она, пока Эадульф с неодобрением наблюдал, как она раздает милостыню.