Покойный просил цветов не приносить - [57]

И тут в дело вмешался я. Я разыскал Ужа. И думал, что проявил большую ловкость. Но я недооценил Ужа. Потому что П. М. Хорге и так уже ломал себе голову над загадкой, связанной с семьей Холм-Свенсенов и с Пребеном Рингстадом, ведь это сулило большие деньги. А Уж почуял крупную дичь.

Учитывая феноменальную память Ужа, неудивительно, что в ней всплыло имя Пребена Рингстада, и он вспомнил то, что мы все забыли, он вспомнил, кем был Пребен когда-то.

Самое опасное свойство П. М. Хорге в том, что он наделен дьявольской интуицией. Очевидно, он явился к Карен и заявил ей, что знает: две картины, о которых писали в газетах, — подделка. Он выпустил стрелу наугад, но она попала в цель. Карен потеряла голову от отчаяния, и вот тут-то Хорге и в самом деле стал вымогать у нее деньги. Ирония судьбы: человек, которого Свен нанял, чтобы охранить Карен от воображаемого вымогательства, стал и в самом деле ее шантажировать. Остальное нам известно. Карен сделала Эрику инъекцию инсулина. Естественно, он попросил сделать ему укол не кого-нибудь другого, а жену. Но Карен не знала, что Эрик собирается в чилийское посольство. Она рассчитывала, что он умрет дома и мы все окажемся свидетелями. Что ж, свидетели у нее нашлись. Она знала, что доказать ничего нельзя. Был только один способ — заставить ее признаться.

Я все время чувствовал, что должен что-то вспомнить, — продолжал я. — А вспомнить я должен был, что Пребен художник. Но мне не удавалось оживить в памяти забытое. И однако, оно все время сидело во мне — сидело и зудело в подсознании.

И вдруг, благодаря сложному сплетению обстоятельств и случайных совпадений, я понял, о чем забыл. Уж рассматривал Энциклопедический словарь Беккера по искусству, сообщник Ужа купил две картины из коллекции консула Халворсена. А потом, проникнув в квартиру Пребена, я нашел и доказательства.

Но все же я не знал в точности, кто убил Свена и Эрика. И я созвал вас всех сюда… и до последней минуты считал, что убийца Свена и Эрика — Пребен, что он воспользовался любовью Карен, чтобы выманить у нее деньги, когда она получила громадное наследство.

— Ты едва не обвинил и меня, — сказала Лиза.

— Нет, Лиза, — огорчился я. — Но я нарочно все обострил. Я должен был всех довести до крайности, для этого я взял в союзницы маму и заставил ее погнать вас всех идти спать в самую критическую минуту. Я же должен был остаться один. Я рассчитывал, что убийца отправится в мою спальню, чтобы завладеть двумя кусками холста, а может, и нападет на меня.

— Это был очень рискованный поступок, Мартин, — сказала мать.

— Да, — согласился я, ощупав шишку на виске. Шишка становилась все больше.

— Но что теперь будет с Пребеном Рингстадом? — спросила Лиза.

— Ничего, — ответил Карл Юрген. — С тех пор как он продал консулу Халворсену две поддельные картины, прошло более двадцати лет. Закон покарать его уже не может. Но мне хотелось бы знать, Мартин, неужели ты и впрямь держишь два обрезка холста в портфеле у себя в комнате?

— Конечно нет, — сказал я, снова чувствуя себя большим хитрецом.

— Они у меня дома, на Хавсфьордсгате. Вернувшись домой, я собственной рукой их сожгу.

Карл Юрген встал.

— Мне надо вернуться в город, фру Бакке. Меня ждет работа: я должен написать рапорт. Я поеду на машине фру Карен.

— Понимаю, — сказала мать. — Но надеюсь, вы еще приедете к нам, и тогда… тогда мы проведем более приятный вечер.

— Большое спасибо, фру Бакке. И всего доброго.

— Я провожу тебя, — сказал я.

— Прямо как в песенке про десять негритят, — вздохнул я, вернувшись в дом. — Все по очереди исчезают.

— Вот и я сейчас пойду и лягу, — сказала мать. — Только сперва найду что-нибудь, чтобы сделать тебе примочку.

И, взяв фонарик, она исчезла.

Но вскоре возвратилась с бинтом, свинцовой примочкой и компрессной бумагой. Я встал.

— Примочку сделает Лиза, — заявила мать. У ее ног уже резвилась почти осязаемая стайка внуков. — Спокойной ночи, дети, — сказала она.

— Спокойной ночи, — сказали мы. И она ушла. В доме все стихло. Лиза начала разматывать бинт. А я стоял и смотрел на нее.

— Но ты, Лиза… Ты ведь останешься, правда? — спросил я.

— Да, Мартин, — ответила она, посмотрев на меня своим серьезным взглядом.

И вдруг улыбнулась своей неожиданной улыбкой.

— Я останусь, — сказала она.