Покой им только снится... - [8]

— Видишь, все-таки думал один, а не коллективно, — снова ухватился я за старый разговор. — И мысли осеняют одного…

— Все наоборот, — перебил меня Александр Васильевич. — Сегодня позвонили товарищи: у них тоже кое-что проклюнулось. Говорят, идеями у всех полна голова. Вот я и еду на свидание с ними. Проработаем все предложения, варианты. Конечно, до ночи хватит споров. И, возможно, ни к чему не придем. Вполне возможно. Тогда — долгая и упорная генерация идей. Может быть, останутся два-три варианта, измененные, дополненные. Вот они-то и составят основу. Только — основу. А потом — расчеты, документация. До металла еще далеко.

— Так обычно и рождаются новые идеи? — спросил я Александра Васильевича.

— Бывает и по-другому: из двух-трех десятков редких, интереснейших предложений (какими они кажутся вначале) не остается ни одного. В ходе массового обдумывания выясняется, что они «бредовые», основаны на неверных предположениях. И что же? Все начинается сначала.

— Частенько, значит, садитесь на скамейки?

— А как же, — подхватил Александр Васильевич, — прежде чем создать какую-то систему или прибор, продумываем сотни вариантов. Надо предусмотреть все случаи, чтобы автоматика не подвела, не вышла из строя. Все предусмотреть…

Объемным «все предусмотреть» он как бы укладывал в одно целое и сложнейшее — понятие — рождение идей, и годы напряженного труда, где кроме праздников немало и черновой, будничной работы, кропотливой, нелегкой, и точность, надежность, новизну детища конструкторов — космического корабля. Само собой, подразумевал и необычность дерзания людей своего фронта, идущих по целине. У них нет аналогии, они все время решают разные и новые, совсем необычные задачи. Нет похожих решений. Стало быть, и спрос только на новые, необычные идеи.

Отошло время прозрения одиночек, даже гениальных. Сила в коллективных поисках, в слитности, единении разносторонних талантов. Так учит, такой пример подает наша партия. Коллективное творчество — это прежде всего соединение, направленность на одну цель различных индивидуальностей, где каждый дополняет другого, выявляет себя и помогает всем вместе. Идеи, возникающие после общих поисков, обдумывания, всесторонней проработки и «взвешивания», становятся самыми надежными. Они уверенно находят дорогу. И сами люди в коллективе растут быстрее, становятся истинными творцами. Они не обезличивают свои индивидуальности. Ни в коем случае. Вот в чем глубинный смысл большого понятия: коллективное творчество.

Я вспоминаю: встречал ли раньше, в прошедшие годы столь наглядные примеры коллективного творчества? Да, видел отдельные проявления как ростки нового. Они росли, укреплялись в коллективах, а теперь выявились в полную силу. Видимо, наступило самое благодатное время для бурного прорастания нового. Прекрасные тенденции, заложенные в самом нашем общественном строе, можно сказать, решительно вышли наружу, любовно приняты, взяты «на вооружение» нашими творческими коллективами. Иначе говоря, как никогда, возросли связи человека с обществом, личности с коллективом. И этот ленинский завет стал прекрасной, многообещающей приметой нашего времени.

Почему-то мы часто связываем два понятия: коллективное творчество и космическое наступление. Вот здесь-то, в таких неприземленных сферах, ощутимо проявляется красота творческого содружества, совместных поисков, находок. Сотни, тысячи людей разных специальностей, коллективов сливают свои усилия, соединяют их в могучее русло. Это — высшая ступень содружества, общественных связей людей. Люди, участвующие в космическом штурме, связаны с самой передовой техникой, с самыми сложными, дерзновенными проблемами времени. У них передовая организация и методы труда. Они идут впереди нашего движения, впереди времени. Первопроходцы двадцатого века. Где же и проявиться вершинам коллективного творчества, как не среди людей крылатых, устремленных в высоты, в космические дали?

Вот какие мысли вызвал разговор с моим старым знакомым, конструктором Александром Васильевичем. Он сидел рядом со мной, спокойно покручивая баранку своего «Москвича», и, видно, не подозревал, о чем я думаю. Он не прерывал мои раздумья. А может, и его осенили какие-то идеи? Или разболелась нога, и ему не до разговоров?

— Саша, ты не рано оторвался от кровати? — спросил я.

— Врачи пронюхают — влетит, — заговорщически подмигнул он. — Но что делать, ребята ждут…

— Разве они не знают, что ты еще болен?

— Знают, конечно. И уговаривали полежать. Говорят, подождем. Но я-то знаю: они кипят, как на огне. Скорее надо проработать накопившиеся идеи. Без меня не могут. Может быть, у меня как раз те самые счастливые… подходящие, прогрессивные, что ли. Я не знаю, и они не знают. Обсудим, и будет видно.

— А что изменится, если обсудите, скажем, через три дня? Все-таки, думается, можно подождать…

— Многое изменится. Пропадут три дня. Сами пишете; «космическое наступление». А в наступлении каждый час что-то значит, — горячо и убежденно проговорил мой сосед.

Я понял: он не мог не поехать к товарищам, к коллективу. Не мог, хотя у него и нога перевязана, хотя, конечно, самочувствие далеко не такое блестящее, как можно заключить по внешнему виду. На заднем сиденье валялся костыль: выйдя из машины, он кое-как, превозмогая боль, поковыляет с помощью его по лестницам, коридорам. На обычном языке это называется самоотверженностью.