Покоренный "атаман" - [36]

— «Атаман» покорится! — продолжал профессор, отмеривая шаги у окна. Потом подошел близко к Андрею, заговорил горячо и прерывисто:

— Я ведь, молодой человек, тридцать лет в Донбассе, как медный котелочек, отбухал. Еще с обушком да с молоточком… А теперь в науку ударился. Преимущественно занимаюсь теоретической разработкой органов резания. На «Атаман» вы лавиной двинулись. Москвичи комбайн предлагали, а вы — струговый агрегат. Если хотите, тут налицо знамение времени, штрихи эпохи, тут вам борьба нового со старым.

В коридоре раздался девичий звенящий голосок:

— Пожалуйста, заходите!

Профессор говорил и на ходу, но Самарин его уже не слушал. У входа в зал толпилось много людей. Посредине возвышался сутулый старик с шапкой белых, подстриженных под горшок волос. «Терпиморев», — узнал его Самарин. Академик был предметом всеобщего внимания: к нему жались, с ним старались заговорить, он походил на человека, которого долго ждали и который наконец появился ко всеобщему удовольствию. Кто–то, протискиваясь к нему, все хотел с ним заговорить: «Петр Петрович!.. Петр Петрович!..» Но желающего заговорить с Петром Петровичем оттеснял в сторону маленький толстенький человек с выпуклыми разноцветными глазами. Роскошная черная шевелюра его приходилась по пояс Петру Петровичу, и было смешно видеть их вместе. Но вместе они были все время. И когда вошли в зал, направились к столу, накрытому голубым сукном, черный человек не отставал от Петра Петровича. Только теперь в зале, когда люди, окружившие Петра Петровича, разошлись по креслам, Андрей понял, что человек с шевелюрой — близкий сотрудник академика: его референт или ответственный работник Комитета. Вместе с академиком он прошел к столу и сел с ним рядом. Вынул из папки какие–то бумаги, пододвинул Петру Петровичу. Академик не торопился. Из нагрудного кармашка клетчатого серого костюма достал розовую тряпочку, долго протирал ею очки, время от времени поднимал их на свет, щурясь, смотрел в них, точно искал дефекты.

К Андрею подошел Шатилов.

— Где Каиров? — спросил директор института, оглядывая ряды сидящих людей.

— Он болен, Николай Васильевич. Не придет.

— А-а, черт!..

Шатилов раскрыл портфель, зашуршал бумагами.

Андрей не понимал тревоги директора, не знал, что к отчету Шатилов не готовился — он надеялся на Каирова. Кому лучше знать дела автоматиков, как не ему, Каирову? — Кто сидит рядом с академиком? — наклонился Андрей к Шатилову.

— Ах, это, — сказал Шатилов после минутного молчания. — Так это же Соловей — помощник академика.

— Я так и думал, — проговорил Самарин, откидываясь на спинку сиденья. Соловей для него словно бы перестал существовать. Он теперь смотрел на одного академика. И думал: «Старый. А там, на море, работал проворно».

Фотографии академика Самарин видел в учебнике. Портрет Терпиморева висит в институтском вестибюле. Живописец изобразил ученого молодым, а здесь он глубокий старик. Андрей смотрел на него, как на бога. Терпиморев — ученый с мировым именем, он разработал принципы электронных машин, создал целую школу советских электроников. Самарин знает труды Терпиморева не по заглавиям книг, а по существу. Задавшись целью создать Советчик диспетчера, Андрей прежде всего проштудировал книги Терпиморева. И может быть, академик за свою жизнь еще не знал ученика, столь добросовестного и прилежного, как Самарин.

— Коллеги!.. — заговорил академик. — Минуточку внимания. Я не задержу вас долго.

Голос у него грубоватый, грудной; он точно незлобиво, себе под нос бранил шалунов.

— Госплан просил дать рекомендации… Товарищи хотят знать, нужна ли новостройкам Донбасса — я имею в виду шахты на крутых пластах, — так нужна ли этим шахтам электроника? Машины, приборы. И если нужны такие машины, то сколько машин, какого класса, на каких заводах разместить заказы.

Академик обвел взглядом сидящих в зале, но Соловей потянул Петра Петровича за рукав, что–то сказал на ухо, после чего Терпиморев обратился к Шатилову:

— Вы из Степнянска, товарищ?.. Сам директор горного института?.. Отлично. Ну, пожалуйста. Расскажите нам все по порядку.

Шатилов поднялся. Начал издалека.

— Еще в 1721 году, «приискав» в Донбассе «горючий камень», Григорий Капустин уразумел его значение. А вот недавно в высоких инстанциях нашлись люди, думающие иначе. Эти люди сказали: уголь добывать трудно, пусть он там остается в земле, а лучше мы побольше будем качать из–под земли нефти и газа. К горнякам тогда повернулись бочком; урезали деньги на угольную науку, технику, заморозили новостройки шахт, махнули рукой на старые. Об электронике уж и речи не было. Но в Донбассе еще в старое время говорили: уголь есть уголь. Вы можете не иметь машин, не строить дорог, но уголь имейте.

Шатилов перевел дыхание, поднес руку к груди. Потом продолжал:

— Я всю жизнь проработал на угле и знаю, что это такое. Теперь, слава богу, все стали умные, кричат: «Давайте уголь!» Раньше не видели, а теперь видят, как задыхаются электростанции — нет угля! Нам дают много денег и говорят: давайте побольше угля! Мы выполняем планы семилетки, но этого мало: Госплан спускает дополнительное задание. Деньги тоже спускает. Только бы дали угля. А кто его будет давать, если новые шахты мы не строили? Сейчас мы строим новые шахты. На самом крутом пласту. Такой крутой, что не дай бог свалиться.