Покорение высоты - [33]

Все решило материнское слово Ольги Николаевны. Несмотря на усиленные возражения отца, с которым она чаще всего торопилась соглашаться, мать на этот раз потребовала от Николая быть предельно честным перед самим собой, отбросить все суетное и мелкое, ответить самому себе: чувствуешь ли ты, что твоя судьба там? Есть ли надежда, что в Москве ты будешь счастлив?

Николай угрюмо молчал.

— Я вижу, что ты боишься думать о себе одном. А ты подумай; не ставить на первое место долг перед нами, я понимаю, тебе трудно. Но когда-то это надо делать. Мы прожили, а твоя жизнь, может быть, еще и не началась. Нам бы с отцом не хотелось мешать твоей судьбе. Ты хочешь поехать? — Николай кивнул, не поднимая глаз. — Поезжай. Живи с легким сердцем. С нами Валентина останется, да и сами мы еще крепкие. — И мать обняла сына за плечи.

Вечером пришел Юрий Васильевич, и друзья надолго заперлись в комнате Николая. Кондратюк посоветовал взять с собой чертежи конструкций, над которыми в последнее время работал Никитин. Новые конструкции предназначались для здания Новокузнецкого крайисполкома. Это Антонина Пирожкова, ставшая строителем первой кузнецкой домны, прислала ему заявку разработать конструктивную основу главного общественного здания молодого города. Видимо, в ней еще теплилась надежда привлечь Никитина к великой сибирской стройке.

Архитектор этого объекта А. Д. Крячков был бесконечно благодарен Никитину за то, что конструктор бережно сохранил архитектурное решение проекта и сумел с помощью железобетона не перегрузить, а облегчить креатуру административного здания.

Кондратюк настоял и на том, чтобы Никитин взял с собой эскизы проекта Новосибирского вокзала, о котором Николай даже не хотел вспоминать.

Немалые надежды возлагал Кондратюк на их проект шахтного копра, выполненного в скользящей опалубке, которая позволяла сделать процесс бетонирования ствола шахты непрерывным, скоростным и экономичным.

Когда они укладывали чертежи в случайную папку из-под нот, ни тому ни другому не приходило в голову, как много преуспели они в своем изобретательстве. Но даже если бы знали они, что все плоды их прокуренных и таких плодотворных ночей останутся лишь потенцией, отнесенной во времени на три десятка лет, что Кондратюку не удастся дожить до свершения хотя бы одной из своих идей и прижизненными его творениями останутся разбросанные по всей Сибири элеваторы да заросший травой бетонный фундамент на Ай-Петри, то и тогда они, наверное, отправились бы в свой путь хотя бы затем, чтобы мир живой мысли, заставляющий людей на разных континентах биться над одними и теми же проблемами и независимо друг от друга совершать одни и те же открытия, чтобы этот мир включил в золотой фонд идей плоды их инженерной мысли.

В старинном здании Российской академии наук им показалось, что жизнь, которой жила суетливая и горластая Москва, замерла. В мраморных коридорах было почти холодно, хотя на дворе стоял июль.

Они сидели в плюшевых креслах с лоснящимися подлокотниками и мучились от желания выбраться на улицу покурить. Прыткий молодой человек с проясняющейся в пушистых волосах ранней плешью выбегал к ним каждые пять минут из-за дубовой двери и, вкладывая в голос всю сердечность, на какую был способен, просил их не удаляться, что вот сейчас… Но это «сейчас» все длилось и длилось. И когда дверь притворилась в очередной раз, они встали и на цыпочках вышли из приемной. Никитин предложил уйти совсем, да и Кондратюк не горел желанием дальше испытывать свое терпение.

Ослепительное солнце ярилось в небе, источая из политой клумбы белый пар. Розы разливали густой женственный запах. Покуривая, они глядели по сторонам, соображая, куда бы им направиться. Но дверь раскрылась, к ним выбежал беспокойный секретарь и стал хватать их за руки.

— Ну, что же вы, товарищи! Что же вы не сказали, что ограничены временем? Мы с академиком как-нибудь передвинули бы дела.

— Если вы хотите снова засадить нас в приемную — ничего не выйдет! — сказал Кондратюк, неторопливо докуривая папиросу.

Войдя в кабинет академика Галеркина, Николай почувствовал угрызения совести. Этот человек с утомленным взглядом провидца мог себе позволить подержать в приемной птиц и поважней, чем они с Кондратюком. Академик попросил у них позволения позвонить по телефону, сказал, что куда-то он сегодня не придет, и вышел из-за стола, чтобы пожать им руки и как следует разглядеть.

— Вот вы какие, сибирские Ползуновы! Наделали вы у нас шуму своим проектом. Хитро, надо сказать, задумано, хитро!

Академик достал красивую папку, в которой оказались их чертежи, и попросил рассказать, как они себе в реальности представляют осуществление проекта Крымской ветроэлектростанции.

Кондратюк заговорил об этапах строительных работ, но академик остановил его. Техническое задание, приложенное к проекту, он достаточно изучил, но до сих пор не представляет себе, как могут серьезные люди, умеющие строить элеваторы и вокзалы, закладывать в проект чуть ли не двухсотметровую бетонную башню да еще навешивать на нее многотонные агрегаты.

Не прошло и десяти минут, как вежливая беседа превратилась в жаркое сражение. Академик доказывал, что башня обязательно упадет еще до того момента, как ветроколеса придут в движение, а если вдруг устоит каким-то чудом, то самые малые перебои во вращении сорокаметровых лопастей покроют бетон сетью трещин, и весь ствол башни рассыплется в прах.