Покорение Средней Азии. Очерки и воспоминания участников и очевидцев - [22]

Мало-помалу выбрались-таки совсем на дорогу. Даже обозы вытянулись, и лошади бодрее поволокли повозки по относительно ровному пути.

Наконец, разместились все, где кому следовало быть по предварительному распоряжению: кому нужно было идти вперед – те прошли; другие, сойдя с дороги, дожидались в стороне своей очереди. Даже, несмотря на темноту, можно было заметить, как из хаоса, беспорядочно волнующегося еще там, где только что оканчивался подъем, образовывалось что-то похожее на движущуюся армию. К тому же перед рассветом поднялся довольно сильный ветер и относил в сторону пыль, поднятую тысячами людских и конских ног, и дышать стало свободнее, да и можно было видеть сколько-нибудь ясно, что делается по сторонам, не так, как внизу, где положительно приходилось идти ощупью.

Почти сутки, проведенные без сна, оказывали свое действие на всех; едва только окончилась лихорадочная суета сборов и подъема и началось относительно покойное походное движение, как стала одолевать всех сонливость, которую невозможно было разогнать ничем. Пробовали песни петь, затягивали песенники: «Как султан турецкий захотел с Россеей воевать», но на этом и оканчивалась их энергия, а уже на словах: «стал он войско собирать…» совсем затихла песня, и солдаты, спотыкаясь, клевали на походе носом и вздрагивали, широко раскрывая и протирая грязными пальцами свои осовелые глаза. Казаки – так те совсем спали на своих покойных седлах, со свистом прихрапывали и даже бредили во сне; один рыжебородый урядник даже про какую-то тетку Дарью вспомнил, да вдруг, как сноп, с седла повалился и заорал на всю сотню, спросонья должно быть: «Голубчики, режут!..»

Забелелась на востоке полоска утренней зари, одна за одной потухали звезды, уступая более яркому свету. Ветер усилился, и неприятная дрожь пробежала по спинам, забираясь в холщовые солдатские рубахи.

Исторические события, предшествовавшие настоящему дню, сложились следующим образом: все наши силы, которыми мы располагали в 1868 году для похода в бухарские пределы, разделились на две массы: одна расположена была под Катта-Курганом для наблюдения за тем, что делается со стороны Бухары, другая же – и самая главная – занимала Самарканд с самого дня его сдачи, т. е. с 1 мая. Отсюда предпринимались разные более или менее удачные экспедиции в горы, к Ургуту и к Кара-тюбинтскому ущелью, но экспедиции эти не принесли никаких существенных результатов. Все горные народы восстали чуть не поголовно и двинулись к Самарканду; к тому же получено было известие из Катта-Кургана, что эмир со своими главными силами остановился не более как в двенадцати верстах от города и что войска наши там недостаточно сильны, чтобы предпринять против него что-нибудь решительное. Тогда командующий войсками, оставив в Самарканде небольшой гарнизон, со всеми остальными силами направился на помощь катта-курганскому отряду и, дав войскам отдохнуть после похода один день, предполагал напасть на эмира, разбить его и, таким образом, иметь перед собой только одного противника, именно Шхарисябского бека с его горными союзниками. Так вот, значит, мы теперь шли разбивать эмира, а где он находился и в каких силах, мы положительно не знали; существовало множество самых разнообразных предположений, но только ничего положительно верного. Массы конных тюркмен, киргизов и разного сброда, являвшиеся аккуратно с рассветом в виду нашего лагеря и исчезавшие с темнотой наступающей ночи, ясно говорили о присутствии невдалеке значительных неприятельских сил, около которых группировались эти подвижные массы, но в чем заключались эти силы, мы, как я уже сказал, не знали ничего приблизительно.

Впрочем, мы почему-то не сомневались в успехе; никогда еще, во всех наших среднеазиатских походах, не собирались русские войска в таких крупных массах, как в настоящем случае: насчитывалось до трех тысяч человек – разного оружия, а эта цифра, по здешним войскам, считается весьма солидной.

Скоро рассвело окончательно, и на востоке появился сквозь пыль и туман мутный беловатый круг восходящего солнца.

Ветер дул порывисто, без всякого определенного направления. Справа и слева, спереди и сзади неслись на нас пыльные тучи, местами поднимались к небу винтообразные столбы степных смерчей; и по мере того, как солнце поднималось все выше и выше, наступала удушливая жара, сменявшая ночную прохладу.

Вот к завываниям ветра начали примешиваться какие-то живые звуки: казалось, что в пыльных тучах несутся со всех сторон одушевленные существа, такие же крылатые, так же неуловимые, как степной ветер, с воем которого слились их заунывные вопли.

Там и сям замелькали неопределенные черные точки: больше, и больше, и живая лента, прерываясь в тех местах, где гуще клубилась степная пыль, и яснее очерчиваясь там, где проносилась струя жаркого ветра, охватывала мало-помалу наши походные колонны.

Быстро приближались эти точки, росли по мере своего приближения, и можно было различать уже что-то похожее на всадников, но точки эти внезапно разрешались беловатым клубочком дыма и исчезали из глаз, прежде чем успевал долететь до слуха сухой звук ружейного выстрела.