Покорение Крыма - [23]

   — Басурманская душа — потёмки... Но уверен, что в этом году нападать не станут. Зима близка!

   — Да, зима близка, — согласилась Екатерина. — Российские снега и морозы любую армию загубят... — Она посмотрела на румянцевский рапорт, всё ещё лежавший перед ней, и добавила плавно: — Вы отпишите в Глухов свои рассуждения... Укажите также, что меры, предпринимаемые генералом по защите границ империи, мы одобряем и поддерживаем...

«Он, конечно, горяч, но голову имеет светлую и пустого предлагать не станет, — мысленно продолжила она. — Только нельзя нам теперь ссориться с Портой. Одним наскоком кампанию не закончишь, а для большой войны приготовления нужны знатные... Тут ещё Польша как нарыв на теле — и больно, и в один день вылечить нельзя...»

* * *

Октябрь 1768 г.

Обеспокоенный сообщениями конфидентов о накапливающихся на границах неприятельских силах, Фёдор Матвеевич Воейков покинул Киев и три недели раскатывал по тряским, охваченным по утрам белой изморозью дорогам Новороссийской губернии, осматривая приграничные крепости и наиболее важные форпосты. В городах и крепостях его встречали со всей возможной торжественностью: при скоплении народа, с колокольными звонами, с почётными караулами и хлебом-солью.

Фёдор Матвеевич поначалу был строг и придирчив: ходил по крепостным стенам, проверяя состояние пушек, качество пороха, хранение снарядов и провианта, проводил смотры гарнизонам; обнаружив в отдельных ротах слабую выучку и неисправности в амуниции, посадил под краткий домашний арест нескольких офицеров, обвинив их в плохом присмотре за солдатами. Однако с течением дней, притомившись от постоянных переездов, он стал меньше обращать внимание на выискивание недостатков и удовлетворялся тем, что ему показывали командиры.

   — Умаялся я, — ворчливо жаловался он Веселицкому, сопровождавшему генерала в поездке по губернии. — Да и без моих наставлений господа офицеры знают, что надобно делать... Пора нам в Киев возвращаться.

Веселицкий — сам порядком уставший — охотно согласился с губернатором, упомянув, что до весны, когда турки могут открыть кампанию, командиры, несомненно, устранят все изъяны.

Остановившись на ночлег в Кременчуге, Фёдор Матвеевич написал Екатерине бодрую реляцию:

«Войска вашего императорского величества всегда готовы и в состоянии достаточный отпор чинить. Безрассудные им угрозы не важны, ибо известно, из какой сволочи татарское и турецкое войско состоит. Следовательно, гордостью надменного их хвастовства страшиться и тревожиться нет причины...»

А поутру ему принесли письмо от кошевого атамана Петра Калнишевского, сообщившего неприятную новость: султан Мустафа сместил хана Максуд-Гирея и снова отдал Крым под власть Керим-Гирея.

   — Ну, этот без дела сидеть не станет, — встревоженно закряхтел Воейков. — И до весны ждать не будет...

* * *

Октябрь — ноябрь 1768 г.

Опальный Керим-Гирей (русские называли его Крым-Гирей) в течение четырёх лет коротал свои дни на острове Родос, лишь изредка, да и то с разрешения султана, наведываясь в Адрианополь, родовое имение Гиреев в Румынии. Человек энергичный, властолюбивый, знавший себе цену, он сильно страдал от вынужденного затворничества. Его пытались развлечь соколиной охотой, новыми красавицами, морскими прогулками, но даже после самой удачной охоты, после пламенной, опьяняющей любви, подаренной очередной наложницей, он был печален, подолгу дымил трубкой, задумчиво глядя из окна на синеющее вдали море. Испив до дна чашу безграничной власти над тысячами людей, Керим проходил теперь через тяжкое похмелье бесчестья...

Крупный, с дородной фигурой, смуглым лицом, обрамленным старательно подстриженной чёрной с сединой бородкой, с холодным, сверлящим взглядом, пятидесятилетний Керим-Гирей производил на всех неизгладимое впечатление. Его карие глаза, застывшие, колючие, казалось, излучали неведомые гипнотические лучи, пронзавшие собеседника, словно острые кинжалы, парализуя его волю, заставляя трепетать сердце, ошибаться в речах; лишь немногие люди, обладавшие железной выдержкой и хорошо развитым чувством собственного достоинства, не позволявшим робеть или суетиться, не теряли самообладания в беседах с Керимом.

Впервые он стал властелином Крыма в 1758 году, стал вопреки воле султана Мустафы. И, используя поддержку Едисанской орды — самой многочисленной и сильной из всех ногайских орд, — грозившей Порте переходом в подданство России, повёл себя по отношению к султану дерзко и непокорно, лелея в мыслях тайную мечту — отторгнуться от Порты и создать мощную, ни от кого не зависимую причерноморскую державу Гиреев.

В декабре 1763 года в приватной беседе с Николаем Рубановым, переводчиком российского консула в Бахчисарае, Керим заметил многозначительно:

— Султан Мустафа думает, что держит меня в узде, как держит всех своих подданных. Но он ошибается. Время моё ещё не пришло, поэтому и приношу ему некоторую покорность... А твоя держава должна уважать меня! Ибо имеет она против Порты свой интерес, но только я могу оказать ей в том знатные услуги...

Хан понимал, что вышедшая недавно из Семилетней войны с Пруссией Россия изрядно ослабла и, видимо боится возникновения нового вооружённого противостояния — теперь уже с Портой. Он был уверен, что могучий северный сосед ищет сближения с Крымом. И именно так расценил дорогие подарки, преподнесённые ему консулом Никифоровым от имени российской императрицы, хотя вручаться они должны были от тогдашнего киевского генерал-губернатора Ивана Глебова. (Правда, хан не знал, что Никифоров самовольно нарушил инструкцию, получив позднее за содеянное жесточайший выговор от Иностранной коллегии за «излишнюю ревность, без всякого побуждающего к тому резона и весьма некстати»).