Покорение Крыма - [201]

И Репнин зачитал артикул о Крыме.

«Все татарские народы, — говорилось в артикуле, — крымские, буджацкие, кубанские, едисанцы, жамбуйлуки и едичкулы, без изъятия от обеих империй имеют быть признаны вольными и совершенно независимыми от всякой посторонней власти, но пребывающими под самодержавной властью собственного их хана чингисского поколения, всем татарским обществом избранного и возведённого, который да управляет ими по древним их законам и обычаям, не отдавая отчёта ни в чём никакой посторонней державе, и для того ни российский двор, ни Оттоманская Порта не имеют вступаться как в избрание и возведение помянутого хана, так и в домашние, политические, гражданские и внутренние их дела ни под каким видом, но признавать и почитать оную татарскую нацию в политическом и гражданском состоянии по примеру других держав, под собственным правлением своим состоящих, ни от кого, кроме единого Бога, не зависящих; в духовных же обрядах, как единоверные с мусульманами, в рассуждении его султанского величества, яко верховного калифа магометанского закона, имеют сообразовываться правилам, законом им предписанным, без малейшего предосуждения, однако, утверждаемой для них политической и гражданской вольности. Российская империя оставит сей татарской нации, кроме крепостей Керчь и Еникале с их уездами и пристанями, которые Российская империя за собой удерживает, все города, крепости, селения, земли и пристани в Крыму и на Кубани, оружием её приобретённые, землю, лежащую между реками Бердой и Конскими Водами и Днепром, также всю землю до польской границы, лежащую между реками Бугом и Днестром, исключая крепость Очаков с её старым уездом, которая по-прежнему за Блистательной Портой остаётся, и обещается по становлении мирного трактата и по размене оного все свои войска вывесть из их владений, а Блистательная Порта взаимно обязывается, равномерно отрешась от всякого права, какое бы оное быть ни могло, на крепости, города, жилища и на все прочие в Крыму, на Кубани и на острове Тамане лежащие, в них гарнизонов и военных людей своих никаких не иметь, уступая оные области таким образом, как российский двор уступает татарам, в полное, самодержавное и независимое их владение и правление».

Репнин передохнул, дочитал до конца обязательства Порты, затем огласил следующие артикулы, в том числе девятнадцатый — о Керчи и Еникале, — и предложил туркам подписать документ.

Ресми-Ахмет-эфенди беспомощно взирал на лежащие перед ним листы, не решаясь взять в руку перо. Ибрагим-Муниб тоже не торопился ставить свою подпись... Пауза затянулась.

Репнин настойчиво повторил:

   — Мир ждут обе империи... Или вам хочется, чтобы и далее проливалась кровь?

Ахмет-эфенди, морщась, сказал неохотно, сквозь зубы:

   — Названные пункты существенно отличаются от тех, которые предлагала согласовать Блистательная Порта... Без одобрения их великим везиром мы не станем подписывать такой трактат.

   — Что ж вы предлагаете?

   — Я поеду в Шумлу, покажу их великому везиру.

Репнин смекнул, что турок хочет потянуть время, и качнул головой:

   — Вам не стоит утруждать себя излишними переездами. Пошлите кого-нибудь из своих людей!.. Нарочный обернётся в два дня. А чтоб в пути с ним ничего не случилось, я прикажу проводить его до крайних наших постов под Шумлой.

Возразить нишанджи не смог.

Спустя два часа турецкий нарочный, сопровождаемый двумя карабинерами и офицером, поскакал в расположение войск Каменского...

Муссун-заде, подслеповато щурясь, тяжко, страдальчески вздыхая, прочитал турецкий перевод статей договора, отложил бумаги, долго молчал, отвернув голову в сторону, уставя потухший взгляд в небольшое оконце. (Кусочек неба, резко очерченный желтоватым стеклом, был подернут зыбкими разводами сероватого дыма — это горели окружавшие Шумлу хлеба, подожжённые казаками Каменского). Везир припомнил Бухарестский конгресс, припомнил с сожалением, ибо тогда можно было подписать мир на более сносных условиях. Теперь же приходилось выбирать: либо сразу подписать продиктованный Румян-пашой мир, либо последует очевидный разгром турецкой армии — и снова мир. Но уже совершенно позорный, без малейшей возможности получить хоть какие-то уступки от России.

Муссун-заде опять глубоко, протяжно вздохнул, взял жёлтыми пальцами чистый листок, нервно черкнул несколько строк.

Нарочный вернулся в Биюк-Кайнарджи и передал полномочным послам согласие великого везира на все пункты без изменений и добавлений.

10 июля, в седьмом часу вечера, в присутствии Румянцева и генералов его штаба, Ресми-Ахмет-эфенди, а за ним Ибрагим-Муниб скрепили своими подписями составленный на турецком и итальянском языках мирный трактат.

Репнин подписывал его последним; долго, словно выбирая место, примеривался к бумаге, прежде чем размашисто заскрёб пером.

Стоявший у стола писарь осторожно посыпал лист мелким, похожим на пыль песком.

Князь встал, взял свой экземпляр трактата, подошёл к Румянцеву, с полупоклоном передал ему папку:

   — Ваше сиятельство, мир в ваших руках!

Напряжение, обусловленное торжественностью и историчностью момента, спало — все радостно зашумели, поздравляя друг друга с долгожданным окончанием войны...