Поколение Х - [58]

ТАЙНЫЙ ЛУДДИЗМ:

скрываемая от посторонних уверенность в том, что от технического прогресса человечеству ничего хорошего ждать не приходится.

Дальше, в Сан-Фелипе, где когда-нибудь будет моя – наша – гостиница, я увижу изгороди, в которых китовые кости будут причудливо сочетаться с хромированными бамперами от «Тойот» и кактусовыми скелетами, и все это будет сплетено колючей проволокой. А на городских горячечно-белых пляжах встречу худощавых мальчишек, с лицами, одновремено недо- и переэкспонированными на солнце, без всякой надежды на успех предлагающих замызганные ожерелья из фальшивого жемчуга и пузатенькие цепочки самоварного золота.

OTSHELLHИЧECTBO:

стремление переселиться в «девственное», еще не деформированное техническим прогрессом место.

Вот это и будет моим новым ландшафтом.

Я смотрю на потную толпу, которая тащится через границу с плетеными кошелками, под завязку набитыми средством против рака, текилой, двухдолларовыми скрипками и кукурузными хлопьями.

ТУРИСТ-ДЕФЛОРАТОР:

человек, стремящийся поехать туда, где до него еще никто не был.

ЗАКОС ПОД ТУЗЕМЦА:

желание человека, находящегося в чужой стране, казаться ее аборигеном.

На границе я вижу забор, пограничный забор в сеточку, и вспоминаю некоторые австралийские фотографии – фотографии, на которых заграждения против кроликов разделили местность надвое: по одну сторону плодоносящая, обильная, утопающая в зелени земля; по другую – зернистая, иссушенная, доведенная до отчаяния, похожая на лунный пейзаж. Думая об этом, я также думаю о Деге и Клэр – о том, что они по доброй воле избрали жизнь на лунной стороне – каждый подчиняется своей нелегкой участи: Дег обречен вечно с тоской смотреть на солнце, а Клэр с лозой будет кружить в песках, исступленно ища под землей воду. Я же…

Да, а что же я?

Я тоже на лунной стороне, в этом-то я уверен. Не знаю, когда и где, но я определенно сделал свой выбор. Пусть он пугает меня, пусть приведет к одиночеству – я не жалею о нем.

Здесь у меня будет два дела, которые занимали героев последующих, очень коротких историй. Я их быстро расскажу.

Первая история, которую я несколько месяцев назад поведал Дегу и Клэр, не имела тогда успеха. Она называется «Молодой Человек, который страстно желал, чтобы в него ударила Молния».

Как явствует из названия, это история о молодом человеке. Он тянул лямку в одной чудовищной корпорации и однажды послал к чертовой бабушке все, что у него было, – раскрасневшуюся от бешенства молодую невесту у алтаря, карьеру, все, ради чего вкалывал – и лишь затем, чтобы в битом «Понтиаке» отправиться в прерии гоняться за грозой. Он не мог смириться с мыслью, что проживет жизнь, так и не узнав, что такое удар молнии.

Я уже сказал, что мой рассказ не имел успеха, потому что история закончилась ничем. В финале Молодой Человек по-прежнему был где-то в Небраске или Канзасе, мотаясь по просторам с поднятым к небу карнизом от занавески для душа и моля о чуде.

ТУРОБЛОМ:

ощущения туриста-дефлоратора, приехавшего туда, где он надеялся оказаться первопроходцем, но обнаруживающего там других людей, приехавших за тем же. Раздраженный этим обстоятельством, человек отказывается даже разговаривать с ними, так как они разрушили его представление о себе как о личности оригинальной.

Дег с Клэр прямо-таки завелись от любопытства, так им хотелось знать, чем же все завершилось, но рассказ о судьбе Молодого Человека остался неоконченным; я сплю спокойнее, зная, что Молодой Человек все еще скитается по пустыням и возделанным полям.

Вторая же история… Да, она чуть посложнее, я еще никому ее не рассказывал. Она о молодом человеке… Ладно, назовем вещи своими именами – она обо мне.

Ко мне она относится больше, чем к кому-то другому. И еще до смерти хочется, чтобы то, о чем в ней рассказано, произошло со мной.

Вот чего мне хочется: лежать на острых как бритва скалах полуострова Баха, сверху напоминающих человеческий мозг. Хочу, чтобы вокруг все было голо – никакой растительности, на моих пальцах – следы морской соли, а в небе пылает химическое солнце. Не слышно ни звука, полная тишина, только я и кислород, ни единой мысли в голове, а рядом пеликаны ныряли бы в океан за блестящими, как капли ртути, рыбами.

Из маленьких ранок на коже, оставленных камнями, сочилась бы, сразу же сворачиваясь, кровь, а мозг мой превратился бы в тонкую белую нить, вибрирующую, как гитарная струна, протянувшуюся в небо, в озоновый слой. И, как Дег в свой последний день, я услышу хлопанье крыльев, только они будут принадлежать пеликану, прилетевшему со стороны океана, – большой, глуповатой, веселой птице; он приземлится рядом со мной и на своих гладких кожаных лапах вперевалочку подойдет к моему лицу и без страха, элегантно, как официант, предлагающий карту вин, положит передо мной подарок – маленькую серебряную рыбку.

За этот подарок я отдал бы что угодно.

1 января 2000 года

Я ехал в Калексико днем мимо Солтон-Си, огромного соленого озера, самой низкой точки Соединенных Штатов.

Ехал через Бокс-каньон, через Эль-Сентро… Калипатрию… Броули. Глядя на земли округа Империал, я чувствовал гордость – это «зимний сад Америки». После сурового бесплодия пустыни – ошеломляющее плодородие; бесчисленные поля шпината, отары овец и стада коров далматинской породы – все это кажется биосюрреализмом. Здесь все плодоносит. Даже пальмы, колоннадой возвышающиеся вдоль дорог.