Поколение А - [21]

Вот что было потом: три человека в костюмах химической защиты раскрыли передо мной большой прозрачный пластиковый мешок, похожий на презерватив-переросток с длинной молнией на боку. Потом сделали знак полицейским, и кто-то из них ткнул меня в спину дулом автомата. Я послушно вошел в мешок. Его тут же закрыли на молнию. Потом меня загрузили в вертолет, как какой-нибудь куль с мукой. Мы поднялись над унылой стоянкой, заросшей чахлыми сорняками. Сквозь прозрачную пленку своей гондонообразной упаковки я смотрел на мир сверху. Смотрел на запутанный лабиринт улиц своего города, до сих пор не внесенного в интерактивные Google-карты – как будто мы, жители маленьких азиатских городков, не замечаем подобные вещи, – и вспоминал наводнение после цунами в 2004 году. И думал о том, о чем давно запретил себе думать: о своих юношеских мечтах. О чудесных событиях, которые не могут происходить, но все-таки происходят. О местах, где нет ничего невозможного. Где я встречаюсь с Гвинет Пэлтроу и огромным псом-далматином, и мы вместе исследуем волшебные замки, оборудованные кондиционерами.

Я смотрел на Тринкомали и чувствовал себя крошечным и несуразным. Даже не человеком, а куском унылого мяса на конце телефонной линии – говорящего мяса, отбитого кухонным молотком глобальной экономики и принужденного обсуждать оттенки цветовой гаммы и все прелести узора «английская резинка» с людьми, которым хочется лишь одного: побыстрее умереть. Тут поневоле задумаешься: а стоит ли спасать этот мир? Если бы на Землю и вправду явился Мессия, он бы, наверное, пришел в тихий ужас от концентрации углекислого газа у нас в атмосфере и потихоньку отправился бы восвояси, даже не приступая к процессу спасения мира. И нашел бы другую планету – поновее и посвежее, – которую действительно стоит спасать.

Господи, как я устал! Устал вновь и вновь вспоминать этот день, когда меня ужалила пчела, и думать о том, что я сделал неправильно и что можно было бы сделать иначе. Но там, на борту русского вертолета, я себя чувствовал так, будто умер, а потом сразу же возродился. Как будто я принял какой-то наркотик, который навсегда изменил мне сознание. Прежде чем я отключился от большой дозы снотворного, которое быстро и ловко вколола мне молоденькая врач-эпидемиолог по имени Синтия, я себя чувствовал эмбрионом в финале фильма «2001: Космическая Одиссея», символизирующим все и ничто, возрождение и неспособность к воспроизведению жизни, добрые вести и дурные известия, разницу между святыней и ее полной противоположностью.

Я, конечно, мечтал побывать в Новой Англии, однако в мечтах эта поездка переставлялась мне не совсем так. А вернее, совсем не так. Но, как говорится, надо брать что дают. Коннектикут! Земля величавых домов, скучающих домохозяек, жен сотрудников ЮНЕСКО – и непроизносимого «к» в середине. Когда наш вертолет приземлился, мне вдруг захотелось позвонить в Шри-Ланку и заказать свитер в английскую резинку, с воротом на пуговицах, цвета топленых сливок (если он есть в наличии) и отделкой «под оперение эму». Или, может быть, разыскать кого-нибудь из многочисленных клиентов нашей компании и спросить, верна ли моя догадка насчет того, что ему (или ей) втайне хочется лишь одного – поскорее умереть.

Мы приземлились на аэродроме военно-морской базы подводных лодок в округе Нью-Лондон, на восточном берегу реки неподалеку от Гротона.

– Держись, Апу. Мы уже почти на месте.

Моим провожатым был доктор Рик, американский военный врач, который присоединился к нам на Гуаме.

Не успев поздороваться, доктор Рик окрестил меня Апу, и я сразу понял, что с этим бороться бессмысленно. Так что на время моего великого приключения я стал Апу. Я уже понял, что американцы способны воспринимать по одному иностранному имени или названию в год. Среди недавних примеров: Хаген-Даз, Надя Команечи и Аль-Джазира. А я слишком скромный, чтобы просить этих американцев объявить имя Ардж официальным иностранным именем года.

После Гуама мне почему-то запретили сидеть у иллюминатора и таким образом оборвали все мои визуальные контакты с землей и океаном под нами. Но я все-таки упросил доктора Рика, и он пообещал, что даст мне посмотреть на землю, когда мы пойдем на посадку.

Мы приземлились в Гротоне, и среди моих провожатых возник небольшой спор, как переместить меня в вертолет. В конце концов – как я понял, по причинам биологической безопасности, – меня перенесли в вертолет, словно мертвое тело. Рик держал меня за руки, а еще какой-то мужик – за ноги.

– Эй, погодите! Я же не наступил на землю!

– Тебе нельзя наступать на землю, Апу. Таковы правила.

– Но я хочу ступить на землю Коннектикута!

– Поздно, друг мой. Вы летим в Хайатсвилл, штат Мэриленд.

Мэриленд?Сказать, что я был разочарован – это вообще ничего не сказать. У меня в голове не было никаких ярких картинок, связанных с Мэрилендом. Никаких заваленных снегом тропинок. Никаких белокожих розовощеких девчонок. Никакого какао. Никаких благообразных старушек, вяжущих из толстой пряжи грубые кусачие свитера, конкурирующие с продукцией «Abercrombie Fitch». Я ничего не знал о Мэриленде.