Поколение А - [18]

Я начала было молиться, но потом вспомнила, что меня отлучили от Церкви. Тут я задумалась о молитвах вообще. Как оно все происходит? Может, когда я молюсь, мое тело излучает какие-то волны, наподобие сотового телефона? Или оно излучает волны всегда, даже когда я сплю или мою посуду? А сосредоточенная молитва просто усиливает эти волны? Каким образом наши молитвы бывают «услышаны»? Какой тут задействован физический механизм?

Мне хотелось молиться, но я не могла. У меня просто не было сил. Все случилось так быстро, за какие-то полчаса: сначала я стала свидетельницей жестокого обращения с животным, потом меня отлучили от Церкви, потом меня ужалила пчела – первая пчела в Канаде за последние бог знает сколько лет, – а потом я утратила веру в процессе молитвы. По-моему, несколько многовато для одного дня. Но и это еще не все. Я сидела на кухне, смотрела на мертвую пчелу, и тут раздался стук в дверь. Это был Митч. Он колотил в дверь кулаками и орал:

– Отдай мне пчелу, ты, безмозглая сука! Это моя пчела!

Дверь дрожала под натиском разъяренного Митча, и было очень сомнительно, что она устоит. Поэтому я схватила пчелу, спустилась в подвал и закрылась изнутри. Это была никакая не трусость, а просто разумная предосторожность – мне нужно было сберечь пчелу. (Уже потом, спустя пару недель, я посмотрела архивные записи новостей. Мне очень понравился репортаж, как сотрудники КККП* провели задержание Митча у меня на крыльце. Его оттащили от двери и, не церемонясь, швырнули на землю – мордой в щавель, – заломили руки за спину и надели наручники. Вообще-то я не сторонник насилия и произвола. Но иногда произвол и насилие – это именно то, что нужно.)

* КККП – Королевская канадская конная полиция.

Минут через пять в дверь подвала настойчиво постучали. К моему несказанному облегчению, это были сотрудники КККП, одетые в костюмы химической защиты. У нас что, началась ядерная война? Они тут же набросились на меня и принялись кричать:

– Где пчела?! Отдай нам пчелу!

Я отдала им пчелу. Ее положили в крошечную коробочку, в каких обычно продают обручальные кольца. Выйдя на улицу, я увидела, что весь мой дом – весь целиком – накрыт плотной белой полиэтиленовой пленкой. И не только мой дом, но и дома всех соседей. У меня было стойкое ощущение, что я оказалась в каком-то футуристическом будущем.

У вас может сложиться ошибочное впечатление, что я вся из себя невозмутимая тетка: сижу, упакованная в костюм химической защиты, и спокойно рассказываю о Митче с Кейлой, и о том, как меня ужалила пчела, и о всех этих громилах-стражах порядка, как будто пишу сочинение по политологии на тему «Гражданская война в Конго в 1962 году». Охренеть и не встать. Но я та еще лицемерка.

Например, я забыла упомянуть, что во время всего эпизода с пчелой я ни на секунду не переставала думать о том, как бы мне все-таки зарезать женушку Эрика – вонзить разделочный нож ей в горло, прямо над этими ее жемчужными бусами, – чтобы она не мешала мне слиться с любимым мужчиной в порыве безудержной страсти. Но в то же время мне очень хотелось стукнуть Эрика чем-нибудь тяжелым и утопить в озере Ниписсинг. За то, что он самодовольный мудак. И за то, что он встал на сторону Митча и вроде как разрешил тому бить собаку. И отлучил меня от Церкви, от нашей местной баптистской Церкви, моего маленького убежища от грубой реальности – на Макинтайр-стрит, в помещении бывшего магазина кормов для домашних животных, где по прошествии стольких лет до сих пор пахнет подушечками с мясным вкусом. И особенно – в задней комнате, где стоит пианино. Мы с Эриком купили это пианино по объявлению на одном интернет-форуме. Его продавало семейство, члены которого вели яростную битву за коллекцию пластиковых салфеток-подставок, оставшихся после покойной матери. Им было некогда торговаться. Нам сказали, что можно забрать пианино вот прямо сейчас. Самовывозом за двести баксов. Но забирать надо сегодня, до вечера. Мы с Эриком отметили удачную покупку джином с тоником. В гриль-баре на другом конце города, где нас никто не знал. Вообще-то мы оба почти не пьем. Я захмелела с первого же глотка и принялась расспрашивать Эрика о Еве (вы заметили, с каким отвращением я произношу ее имя?), чтобы выяснить окольным путем, счастливы ли они в браке.

– А вы много с ней разговариваете за столом? Ну, за обедом, за ужином…

– В последнее время почти не разговариваем. С тех пор, как Ева устроилась администратором в «Beatles»… ну, знаешь, в тот новый тематический ресторан… она стала такая замотанная. Все время думает о работе.

Я ни капельки не сомневалась, что Ева думает не о работе, а о красавчике Мигеле, шеф-поваре в «Beatles», известном распутнике, который недавно расстался со своей сто тысячной пассией. Мерзкий тип, дрянь-человек. Как-то раз поздним вечером я видела их с Евой в «Mexicali Rosa». Они ели начо с тушеной фасолью и не обсуждали рецепты мясных пирогов или тридцатипроцентную скидку для пенсионеров.

Потом я спросила:

– А вы не думаете завести детей?

– Мы думаем, да. Но есть определенные проблемы… Прошу прощения, я не могу обсуждать эту тему.