Поклонись роднику - [32]

19

Начали с дальних сафоновских полей, три комбайна пустили.

Все трое — Силантьев, Сашка Соловьев, Николай Баранов — на жатве не первый сезон, уверенно ведут комбайны друг за другом. Мощный утробный гул целый день не смолкает над полем; знойный воздух сушит ноздри и рот, глотнешь из канистры теплой воды — жажду не утолишь, только хуже взмокнешь.

Вечером приехал последний трактор с прицепом, освободили бункеры от ржи, а сами решили остаться переночевать в Сафонове. Заглушили комбайны на краю поля, направились к избе Анфисы Глушковой, единственной жительницы деревни.

Николай Баранов первый подкатил на своем мотоцикле к обкошенной лужайке около Анфисиного крыльца. Высокая сутуловатая старуха вышла из палисадника, где что-то копошилась над ульем.

— Тетка Анфиса, заночевать хотим у тебя, — доложил Баранов. — Не возражаешь?

— Чего возражать? Ночуйте на здоровье, а то и поговорить не с кем.

— Не страшновато одной-то?

— Хорошего мало, да куда денешься? — развела длинными, по-мужицки увесистыми руками Анфиса. — В огороде посажено, улей вот один сберегла от клеща.

— Как зимовать-то будешь? Просила бы у директора какой-нибудь угол в Белоречье.

— Молодым-то жилья не хватает, чего уж про нас… — Поморгала блеклыми глазами Анфиса. — Перезимую помаленьку. Овощи свои, ягод, грибов наношу, масла подсолнечного заготовлю. Ты только привези мне мешок муки али ребятам накажи.

— Это сделаем, — пообещал Баранов. — Обязательно привезем.

Подошли мужики. Хозяйка пригласила ужинать. Славно подкрепились свежей картошкой с малосольными огурцами. Спать легли на повети, на сене: меньше канители хозяйке.

— Эх, и зададим храпака! — сказал Сашка. — На сене-то спится от одного запаха.

— Скажи спасибо Анфисе, — отозвался Силантьев. — Смотри, какой зарод натаскала вязанкой.

— Подумать только, одна как перст живет!

— Привычка к дому, к месту… Колюха, ты чего помалкиваешь? Уснул, что ли? — окликнул Силантьев Баранова.

— Да нет.

Силантьев вдруг зашелся сдавленным смехом и подзадорил:

— Представь, ты валяешься тут на сене, а в это время Пашка Колесов, не будь плох, навострил лыжи к твоему дому.

Тут Силантьев и Сашка расхохотались на всю поветь, так что курицы внизу на дворе очнулись.

— Не ваша забота, — буркнул Баранов.

В наступившей тишине слышно было, как он нервно ворочается.

— А любить красивую — век не знать покоя, — негромко пропел Сашка.

— От Колесова чего угодно можно ожидать — большой прокудник, — вторил Силантьев.

— Да заткнитесь вы! — огрызнулся Николай.

Закинув руки за голову, он смотрел в темноту, где угадывались стропила, и сбоку скупо брезжило слуховое окно. Только что было желание воткнуться головой в сено и уснуть, а теперь сон отшибло, представлялось, как Пашка Колесов крадется к его дому, как Валентина отпирает ему дверь… «Ну, попадись ты мне еще! — распалялся он молча. — И за каким чертом я остался здесь ночевать? Долго ли было газануть на мотоцикле?»

Помаялся некоторое время и, как только раздался храп Силантьева, осторожно поднялся, приоткрыл воротницу. Ночь была августовская, глухая, эта настораживающая тишина еще больше тревожила Николая. Недолго раздумывая, он зацепился руками за порог, повис и спрыгнул на землю. Чтобы не разбудить мужиков, мотоцикл пришлось толкать руками до самого поля.

До Еремейцева дорога особенно плоха, по ней и днем-то непросто проехать. Мотоцикл подбрасывало на ухабах, свет фары то взмывал в небо, то утыкался совсем близко в землю. От спешки Николай раза два навернулся, но только еще злей жал на газ, как только дорога мало-мальски выравнивалась. Казалось бы, достаточно проучил и жену, но сейчас взвинтил себя новыми подозрениями, как будто непременно должен был застать Пашку в своем доме.

Еще на окраине села заглушил мотоцикл: изрядно пришлось попыхтеть, пока толкал его до крыльца. Сдернув с потной головы кепку, поотдышался; сердце колотилось часто и сильно, так что даже мешало прислушаться к настораживающей тишине. В окнах избы — темнота, ни звука. Требовательно бухнул кулаком в дверь. Показалось, что Валентина долго не отпирает — нетерпеливо стукнул еще раз.

— Кто там? — спросила она, выйдя на мост.

— Я. Или кого другого поджидаешь?

Бесшумно, видимо, босиком, жена быстро сошла по лестнице, попеняла:

— Потише вози-то: ребят разбудишь. Чего явился не пойми в какое время? Толька Иванов сказал, ночевать останетесь в Сафонове.

— Ты и обрадовалась.

— Полно болтать-то!

Николай скинул кирзачи и спецовку на крыльце, поднялся вслед за женой в избу. На кухне был включен свет.

— Ешь там, чего найдешь, — сказала Валентина, нырнув в постель.

Николай все же недоверчиво заглянул в переднюю, в полутьме разглядел своих Баранчиков, безмятежно разметавшихся на диван-кровати. «Идиот! — ругнул он себя. — Зачем примчался среди ночи? Несерьезно это. Мужики завтра посмеются».

Он выпил залпом почти целую кринку молока и обескураженный ушел в горницу, где у него была постель. Все еще не остывший, потный и злой, долго сосал сигаретку. Стыдно было перед женой, чувствовал себя как ревнивый парнишка, попавший в дурацкое положение. «Почему другие живут спокойно, а я дергаюсь? Небось Сашка Соловьев да Силантьев вовсю дрыхнут на сеновале у Анфисы, — позавидовал он. — У меня сна-то нет ни в одном глазу, не знаю, как завтра целый день буду трястись на комбайне. Нервы сдают. Все из-за нее, холеры!» — пристукнул кулаком по колену.