Поклажа для Инера - [27]

Пришел в себя только на бархане, где днем Ахмед-майыл предлагал мне избавиться от женщины.

Упал на колени, опустил голову: “Вот и добился, чего хотел, поговорил с Айнабат, услышал ее голос, – прикусил до боли губу, задержал дыхание. – Что же, теперь хоть знаю, как она ко мне относится, получил прямой, ясный ответ!». Замычал, упал на бок, перекинулся на спину. Долго-долго, пока не начали слезиться глаза, смотрел, не моргая, на звезды, которые, казалось, подмигивают мне насмешливо и ехидно: “Ну что, парень, доволен? Получил, что хотел?». Я прикрыл глаза ладонью и увидел лицо Айнабат – яростное, искривившееся от ненависти и презрения. но и такой она мне нравилась; даже больше, чем та, около речонки Кушки. Та – холодно-горестная, неживая. А эта – тигрица, ураган, смерч. Ах, Айнабат, Айнабат – не поняла ты меня, не такой я…» – и холодел от стыда: в ушах сливались в глумливый вопль те страшные и грязные ругательства, которые обрушила на меня женщина и которые мужчина не имеет права прощать никому. И я бы не простил. Никому. Кроме Айнабат.

Долго лежал я, мысленно беседуя с Айнабат, объясняясь, рассказывая ей о том, какой вижу ее в мечтах. Уже угадывались предрассветные сумерки, ночь приготовилась покидать землю, когда я встал и побрел к колодцу.

Айнабат, опять укутавшись в войлочный коврик, лежала, по привычке сжавшись в комок, отчего казалась беззащитной и обиженной. Я потоптался. Потом подошел к своей постели, поднял в небо глаза: “О, Аллах, если ты здесь, сделай так, чтоб женщина эта не думала обо мне плохо!». Лег, истерзавший себя думами, и сразу провалился в глубокий сон.

Проснулся от властного, будто кто палкой в грудь ткнул, толчка в то место, где сердце. Резко открыл глаза, увидел – в грудь упирается ствол винтовки, которую держит… Айнабат. В жидком свете утра лицо женщины было серым и неподвижным и от этого черные глаза казались грозно горящими.

– Айнабат, ты что?..

– Сейчас я пристрелю тебя, – твердо сказала она. – Не хотела убивать спящего. Надо, чтоб ты знал, кто и за что прикончил тебя.

“Убьет, не дрогнет!… Неужели все, конец?! Вот так, из-за непонятности, по ошибке?» – мелькало в голове, пока женщина, четко выделяя слова, объясняла свой приговор. – Ой, как хочется жить, как прекрасна жизнь, как глупо умирать…” Я дернулся в сторону, чтобы выскользнуть из-под дула, – грохнул выстрел. Пуля пробила мякоть плеча; я скрежетнул зубами, изогнулся, но успел поднырнуть под прыгнувшую вверх винтовку – отдача выстрела ударила женщину, и она чуть не выронила оружие. Вскочил, вцепился здоровой рукой в ствол, вывернул его. Айнабат, вскрикнув, упала.

– Сучка, тварь, гюрза! – озверев, заорал я и взмахнул винтовкой, чтобы прибить прикладом распластавшуюся у ног, но взгляд ее был такой бесстрашный, такой ненавидящий, что рука моя отяжелела. – Разве можно так, ни за что, взять и убить человека?! – Я опустил винтовку. – Тебе только добра желают, а ты – вот чем отблагодарила.

– Ты? Добра желаешь?! – Айнабат неуловимым прыжком вскочила на ноги, вцепилась в винтовку. – Хочешь… чтоб отблагодарила?.. Сейчас, сейчас…

Она скалилась, извивалась, пытаясь вырвать оружие; я испугался, по-настоящему испугался, облапил ее левой рукой, чтобы прижать к себе, удержать, пока не обессилит, но острая боль ударила из простреленного плеча в голову. Я взвыл и мы, сплетясь, повалились на песок. Айнабат, вывернувшись, выпрямилась во весь рост. Я здоровой рукой поднял рывком винтовку и… палец мой застыл на спусковом крючке, потому что дуло оказалось направленным прямо в темнорозовый сосок Айнабат. Когда мы, сцепившись, барахтались, паранджа лопнула от горла до пояса, обнажив одну грудь женщины. мне стало не по себе, а потом и стыдно. Ведь она – женщина.

Айнабат, слегка согнувшись, прищурив лютые глаза, следила за каждым моим движением сквозь разметавшиеся, залепившие лицо волосы; отбросила их ладонью, чтоб не мешали смотреть, черные пряди растекались по плечам. Я, остывая, лихорадочно соображал, что же делать – опасно, если она в таком состоянии все время будет рядом. Связать до приезда Ахмед-майыла? Попробуй, свяжи… Да и как это – я буду скручивать руки и ноги той, о которой грезил, которую видел своей женой, которую ласкал в воображении, при одной только мысли о которой становилось так светло и радостно на душе?.. А кровь из раны в плече не останавливалась, левая рука немела, халат в месте прострела промок, набух.

– Айнабат, – и удивился: голос сиплый, свистящий, – возьми в хурджуне бинт, вату. Подай мне… Очень болит рана, надо перевязать.

Руки женщины дрогнули и медленно опустились вдоль тела; она распрямилась. Но с места не сдвинулась, глаз от меня не отвела. Только выражение их стало иное, словно бы приценивающееся, изучающее. Я осторожно положил винтовку рядом с собой, всунул ладонь под халат, зажал простреленное плечо. Скривился, застонал. Попытался сесть – не получилось, только дернулся. Пришлось вытащить руку, чтобы опереться. Ладонь была вся в крови.

Айнабат шатнулась и, будто ее ударили под колени, надломленно опустилась. Нагнула голову; плечи женщины начали крупно вздрагивать – она пыталась, но не могла сдержать рыдания: голос клокотал, пробивался стонами, всхлипами.