Покинутые или Безумцы - [27]
Рано или поздно она разгибает спину и молча свершает возмездие, даруя нам катарсис и — будущее.
Но в нагрузку всегда — прошлое.
Продавщица в книжном бережно завернула бестселлер (автор на Ш., иностранец, какие-то магические ужасы) в дорогой крикливой обложке и взяла мою покупку серии pocketbook за 110 р., выбила чек, ведь не завернет, понял я и точно, она не завернула, но я вежливо и твердо попросил завернуть, на улице снег, легкая гримаска исказила ее лицо, но руки привычно сделали дело, и я вышел довольный покупкой, хотя и подмывало поделиться одной даосской мудростью, усвоенной за более чем сорок с лишним лет чтения: одет в рубище, а за пазухой — нефрит. Но я не был уверен, что имя Дж. Кутзее ей что-то говорит. И поэтому промолчал.
Странствующий и пляшущий бог вернулся в родные места, но его здесь не хотели принимать и почитать за бога. Царь Пенфей преследовал тех, кто пускался в дионисии, бегал по горам, распевая и потрясая тирсами. А в бега ударились даже его сестры и мать, даже дед надел венок из плюща и сказал, что хочет быть посвящен в таинства. И тогда Пенфей велел схватить Диониса. Но тот и не сопротивлялся. Дионис добровольно предал себя в руки Пенфея. Его привели к царю. Дионис был совершенно спокоен. А царь — при всем его могуществе — явно нервничал. Дионис говорил, что послан в Элладу как сын Зевса, чтобы открыть эллинам таинства; он утверждал, что Зевс сочетался браком с его матерью. Пенфей просит открыть ему таинства. Но Дионис возражает, что непосвященным это воспрещено, ибо таинства отвергнут нечестивца. И вот — главный вопрос Пенфея: каков же из себя этот бог? Да, дело в том, что Дионис представился вестником Диониса. «Каков же из себя он был, тот бог?» «Какой хотел, без наших указаний». И далее: «Бог тут, он видит, что терплю я». Пенфей: «Ну, бога что-то подле не видать». Дионис: «Он здесь, но нечестив ты — и не видишь». Пенфей приказывает привязать его к яслям. Дионис не сопротивляется и говорит страже: «Пойдем».
Правда, дальнейшее развитие действия рисует вовсе не страдающего бога, а карающего и весьма жестоко — Пенфея за неверие. Тот на наших глазах превращается в безумца. Его дворец объят пламенем, колонны шатаются, сам он пытается связать быка, думая, что это Дионис, а Дионис стоит рядом и улыбается. Рабы таскают воду, чтобы залить пламя, которое — одна лишь видимость. Царь выбегает из дворца и натыкается на Диониса. Он удивлен. «Как ты ушел, как узы мог ты снять?» Дионис отвечает, что его развязал тот, кто лозу дает с виноградом. Пенфей: «Нет, это бред — безумие сплошное!» Ага, и дальше шизофрения только нарастает. Дионис беседует с царем, как врач с умалишенным. И в конце концов убеждает его отправиться к вакханкам, нацепив их наряд. Пенфей шествует, вырядившись вакханкой, через город, попадает в то место, где происходят вакханалии; он замечен, но вознесен лукавым Дионисом на высокую ель. Из рассказа пастуха известно, что за силы кроются в нежных ручках вакханок: они рвали коровьи бока, раздирали телок, срывали шкуру с быков, расшвыривая мясо: и оно свисало с сосновых ветвей и сочилось кровью. И вот Пенфей на елке, черт возьми, как сибирский шаман. А Дионис ему и предрекал славу, величие — великие страдания, вознесение до небес. Сбылось! Ель уперлась вершиной в эфир. И на ней торчал Пенфей. Безумная картинка. И вакханки как медведицы, они его тоже увидели и зарычали, заголосили: эвоэ! Начали швырять в него сучьями, а потом принялись раскачивать дерево, вывернули его с корнями, сбросили на землю царя, накинулись и разодрали на части; среди них были его сестры и мать, она оторвала ему голову и понесла ее в город, радуясь. Ей-то блазнилось, что это башка льва.
Что ж, Дионис и предупреждал, что он бог суровый для гордых. А для кротких — нет добрей. И еще: «Безумье? Пусть! В нем слава Диониса».
На читателя, рожденного в нашей эре, трагедия Еврипида производит ошеломительное действие.
Еврипид, финал «Ипполита»: умирающий в муках и оклеветанный сын говорит своему — в общем-то палачу — отцу: «О, я тебя, отец, освобождаю…» Тот в ответ: «Как? Этот груз с меня снимаешь? Весь?» Ипполит: «Да, девственной клянусь я Артемидой». Отец: «О лучший сын! О благородный сын!» Ипполит: «Прощай, отец… Прости меня, мой милый».
Надо, конечно, читать всю трагедию, чтобы оценить просветляющую силу этих слов, поэтому пересказывать нет смысла.
Это крепкий коктейль звезд, зеленых трюмных вод, блевотины и плавающих индейских радужных столбов, коктейль, вобравший в себя весь яд романтизма, это смерть его. Европе предстояло его выпить, причаститься, проблеваться, чтобы избавиться от неумеренной любви к миру и прежде всего к себе. И заглянуть в простую лужу где-нибудь на мостовой площади Вогезов или в саду Тюильри и увидеть там кораблик детский… вечный символ надежды, мальчишеских чаяний. В лужах начинаются все дерзкие плавания. У кого не было корабликов-щепок…
В названиях сур Корана есть онтологическая радость: Корова, Свет, Гром, Пчелы, Пески, Сад, Смоковница, Предвечернее время…
