Покидая Шайенн - [5]

— Проповедь я тебе не заказывал, — усмехнулся Джонни. — У тебя в башке столько же соломы, что и у меня. Где будешь — внизу или на телеге?

— На телеге, — сказал я. — Ты так ловко машешь вилами, что будет жалко, если потеряешь сноровку.

Около часу мы работали. Он вилами подкидывал мне целые копны, а я укладывал их на телеге. Получилась настоящая гора.

— Давай еще штук восьмь-десять, — сказал я. — Кидай побыстрее, а потом передохнем.

Он воткнул вилы в большую копну, и я заметил, что он притормозил и стал к чему-то присматриваться. Наверное, гремучая змея, подумал я, — в этот день мы убили их уже штук пять-шесть. Под копнами овса водится множество крыс, поэтому и змеи туда любят залезать.

Было страшно жарко, и я снял перчатки, чтобы вытереть пот. Джонни поднимал копну. Я протянул руки, чтобы ее принять, и тут вдруг громадная змеиная голова, шипя, наехала на меня и скользнула по моим ладоням. От страха я чуть не обоссался, прянул назад, но копна все приближалась, и змея уже целила точно мне в лицо. Я дернулся, как умалишенный замахал руками, отбиваясь, полетел вверх тормашками и шмякнулся оземь с такой силой, как будто сверзился с облака. Куда делась змея, бог ведает. Лежал я без единого движения, пока до меня, наконец, не стали долетать гогочущие голоса, и один из них принадлежал Джонни. Я приподнялся и увидел, как он и трое или четверо работников надрываются от хохота. Змея болталась на колесе телеги: это был всего-навсего старый коричневый уж. Уж был в бешенстве, но не более моего. Перед глазами плыли какие-то пятна, и мне пришлось опять лечь.

— Надо ему помочь, — сказал кто-то из них. — Вдруг он что-нибудь там себе поломал.

— Небось встанет, — сказал Джонни. — Давайте работайте, пока вам самим ничего не поломали.

Я уставился на него, приподнявшись на локтях.

— Ты, козел, — сказал я, — что, если бы это вправду была бы гремучая змея?

— Сильнее ты бы не усрался, — ответил он. — Вообще-то я видел, кто там.

— Зрячий? Ну что ж, гляди вокруг себя получше, запоминай, — сказал я, поднимаясь на карачки. — Я тебя так отделаю, потом не скоро что-нибудь увидишь.

— Да брось ты, — сказал он. — Это тебе наука, чтоб с моей девушкой не путался.

Кровь моя надула те самые жилы, из которых она схлынула при виде ужа. Джонни стоял в десяти шагах, прислонясь к телеге, и ухмылялся.

— Никакая она не твоя девушка, — сказал я.

И наехал. Мы сцепились, и сперва я чуть не вышиб из него дух, но потом мои кулаки стали месить воздух. Похоже, что при падении я утратил меткость. Скоро мы оба выдохлись, но упорно дубасили друг друга, пока вдруг разом не остановились.

— Когда тебе хватит, скажи «лассо», — сказал я. — Не хочу, чтобы ты лежал в больнице.

— Лассо, жопа, — сказал он. — Ты подохнешь от потери крови, если мы не прекратим.

— Ни хрена, — сказал я. — Летом у меня всегда нос кровоточит.

— Все равно, давай кончать, — сказал он. — Выпей водички. Ты сдался.

— Нет.

— Тогда будем биться до упаду, — сказал он. — В жизни такого барана не видел.

Может быть, мы сражались бы до ночи, но тут подошел старший работник.

— Лихие парни, — сказал он. — Другой раз воюйте вилами, меньше крови будет.

— Начал этот, — сказал я.

— Догружайте телегу, — сказал он. — Если приспичит, еще раз подеретесь вечером.

Я утер кровь, Джонни вооружился вилами, и мы закончили погрузку. Он больше не швырялся ужами. Потом мы поехали на гумно. Джонни сидел рядом со мной.

— В задницу, — сказал он. — В задницу так уродоваться. Я не деревенщина, чтобы мной командовали толстозадые.

— А деньги где возьмешь? — спросил я.

— Я думал об этом, — сказал он. — Я, Гид, хочу податься в Панхендл. В наших краях простора для ковбоя нет. Хорошо, если как у тебя — свое ранчо, а нет, так просто купаешься в дерьме. На равнинах большие ранчо. Уж там-то нужны настоящие ковбои. Надоело здесь ошиваться и собачиться с папашей. Вот возьму и рвану.

— Хорошо бы двинуть с тобой, — сказал я. — Ишачить на отца — хуже, чем батрачить. Он мне каждый чих пытается разобъяснить.

— Ну, так едем, — сказал он, загораясь.

Ну, а я, конечно, знал, что отца не смогу оставить. Ему одному вся работа не под силу. Да еще этот долбаный госпиталь: меня не было дома целых два месяца. Я поставил телегу в тень гумна, и мы слезли.

— Пошли к корыту, — сказал я. — Смоем кровь.

Я подумал, раз он собирается в ковбои, отдам-ка я ему все-таки седло. Хоть он и козел.

— Ну, так что — поедешь со мной? — спросил он. Он нагнулся, сунул голову под воду и вынырнул, отряхиваясь, как мокрый пес.

— Вряд ли, — сказал я. — Здесь много работы.

— Работы или амуров?

— Ты полегче, полегче, — сказал я. — Сегодня я сыт тобой по горло.

Он нахлобучил шляпу на мокрые волосы.

— Иди сюда, — сказал я. — Тебя тут кое-что ждет.

Мы пошли на гумно, и я вытащил седло. Поначалу он ничего не понял.

— Вот красота, — сказал он. — Чье оно?

— Твое, — сказал я. — Ты со мной нянчился в больнице, и я подумал, что оно тебе пригодится. Тем более ты нанимаешься ковбоем.

— Ты шутишь? — сказал он. — Ох, боже мой! Вот это да. Прелесть! В жизни не видел такого шикарного седла.

— Ага, его тебе надолго хватит.

— Ну, черт побери, я так благодарен, Гид, — сказал он, поглаживая седло. — Теперь есть чем похвастаться. В жизни не было у меня такой классной вещи.